Ярослав Тинченко - Белая гвардия Михаила Булгакова
В конце декабря 1919 года положение на фронте, проходившем теперь по крымским перешейкам, стало настолько угрожающим, что командовавший обороной Крыма генерал Слащов (Хлудов из "Бега") приказал отправиться константиновцам на позиции. Всего месяц киевские юнкера пробыли на фронте, но этот месяц был вписан в историю училища самой яркой и героической страницей. Январь 1920 года был самым тяжелым для горстки защитников Крыма: они единственные из всех белых частей отбивались от наседавших красных. В то время и Колчак, и Юденич, и Деникин были разгромлены. И лишь мало кому до того известный генерал Слащов продолжал держаться до последнего солдата. А последними как раз были юнкера-киевляне.
О том, какими тяжелыми были бои за Крым, можно судить из летописи Киевского Константиновского училища. Вот описание лишь одного дня из училищной истории: "15 января батальон училища, восстанавливая положение на Перекопском валу, в метель и при морозе в 22 градуса вел упорный бой у Армянска, отбив ряд атак противника, переходя неоднократно в штыковые контратаки. Задача, поставленная батальону, была выполнена ценою тяжелых потерь: были убиты 3 офицера, в их числе — командир батальона Сребницкий и 29 юнкеров, ранены 4 офицера и 51 юнкер".
4 февраля (22 января) 1920 года генерал Слащов вывел училище на отдых к станции Джанкой, куда подтягивалось прибывшее из Одессы Сергиевское артиллерийское училище. В этом училище учился Николай Афанасьевич Булгаков, с которым Леонид Сергеевич смог увидеться.
В апреле 1920 года Киевское училище еще раз было вызвано на фронт. Здесь оно особо отличилось, проведя против большевиков известную "психическую" атаку. Вот что об этом вспоминал генерал Яков Слащов:
"…я отдал приказ юнкерам построиться в колонне по отделениям и двинул ее на гать с мостом. Артиллерия красных стала стрелять беспорядочно: ни один снаряд не падал на гать, многие шрапнели падали на удар, давая камуфлеты, — очевидно, орудийная прислуга второпях не установила дистанционных трубок.
Ружейный огонь был не менее беспорядочен; несмотря на почти 2- верстное расстояние, пули летали через головы.
Батальон втянулся на гать; сначала отдельные люди красных, а потом и вся их цепь стала отбегать назад, артиллерия смолкла — видимо, взялась в передки, — сзади неслось "ура" бригады 13-й дивизии, нестройными толпами сбегавшей на гать, а юнкера шли с музыкой (оркестр).
Я невольно подумал, что достаточно было бы одного пулемета и одного орудия у красных, но в не дрожащих руках, чтобы смести все это, но такова сила нервного шока, который всегда возможен во всяком бою. Ошеломить можно кого угодно".
На преподавательской работе Леонид Карум оставался недолго. Уже в апреле 1920 года он оставил училище. Свой поступок он объяснял тем, что сменивший Деникина Врангель признал существование независимых государств, в том числе и Латвии, а потому Карум теперь мог уклониться от службы у белых, в которых он якобы разочаровался. Не знаем, что является в данном случае правдой. Теперь Леонид Сергеевич занял должность военного представителя при латвийском консуле, а так же принялся преподавать в гражданских учебных заведениях.
Весной 1920 года Леонид Карум сошелся с представителями крымской оппозиции, которые вскоре оказались одними из руководителей большевистского подполья. В то время положение крымских подпольщиков было не лучшим. По доносу провокатора, бывшего члена Совнаркома Украины Медведева, белые арестовали 14 руководителей из большевиков Крыма. Кроме того, было взято и много лиц, подозревавшихся в сочувствии к красным. Карум был одним из немногих военных юристов, вставших на сторону арестованных. В последующем, спасенные Карумом большевики предоставили ему несколько документальных свидетельств, доказавших в годы Сталинских репрессий его "невиновность" перед Советской властью по обвинению в белогвардейщине. Бывший руководитель Феодосийского райкома РКП(б) И. Каменский (Придорожный) оставил Каруму "охранную грамоту", которую в последующие годы по надобности обновлял:
"Для представления в Военные Организации
Апреля… дня 1925 года В Киевское ГПУ
По встретившейся надобности в связи с выданным мною в свое время Леониду Сергеевичу Каруму свидетельством настоящим имею прибавить следующее.
Я познакомился с Карумом во время моей работы в Крымском подполье в 1919 году в гор. Феодосии. Это был единственный офицер среди многих, с которыми мне приходилось сталкиваться по самому характеру своей подпольной работы, в котором я встретил человека абсолютно лишенного белогвардейской идеологии, и отношения с которым я поддерживал не только в силу необходимости. В белой армии он служил в качестве преподавателя юнкерского училища (Константиновского — из Киева). Если я не ошибаюсь, он преподавал законоведение и русский язык. Его я использовал (конечно, без его на то ведома), чтобы через него заводить знакомства с офицерами строевиками. Когда при подготовке вооруженного восстания наша организация провалилась — и я был арестован одним из первых — Карум, который более всех других имел основания не сомневаться в том, что контрразведка арестовала меня не "случайно", был единственным человеком, всячески содействовавшим моему спасению. В результате — еще при Деникине — Карум был отставлен от должности преподавателя и демобилизован, после чего он стал, если я не ошибаюсь, работать (о чем мне было известно еще в тюрьме) в Феодосийском Уездном Кооперативном Союзе — и при Врангеле в армии совсем не служил. Одновременно, как юрист, Карум помогал и даже выступал в военных судах, в качестве защитника по политическим делам (напр. дело тов. Эфрона).
После занятия Крыма нашими частями, я был секретарем Феодосийского Укома. В период суровой ликвидации белогвардейщины Карум не только был освобожден Особым Отделом, но и, сколько мне помнится, тут же получил назначение на общественную военно-преподавательскую должность. Я полагаю, что этого не произошло бы (принимая во внимание, какому фильтру подвергались тогда все военнослужащие), если бы Карум был бы замешан в чем-либо другом, помимо чисто преподавательской деятельности.
Еще такие факты: Карум до суда надо мной (т. е. когда он еще не подозревал, что я большевик) часто и резко высказывался против белых, чем очень рисковал, ибо не знал, в конце концов, что таков я сам.
В советское время — за эти 5–6 лет — я изредка встречал Карума и всегда он производил на меня впечатление человека, вполне преданного своей советской работе и сочувственно настроенного.
Этим своим письмом я нисколько не намерен вмешиваться в ход какого бы то ни было ныне производимого в отношении Карума дознания, но считал своим долгом представить о нем свидетельственные показания из известного мне его прошлого.
