Игорь Князький - Нерон
Нерон отправил несдержанного на язык философа в изгнание, но Аней Корнут своим ответом стяжал себе славу на века. Собственно, этим он и вошел в историю. Ради оставления своего имени в памяти человечества стоило пережить какую-то пустячную ссылку! Написанные по-гречески труды философа-стоика особой славы ему не принесли, но и эти труды он смог написать и издать исключительно благодаря поддержке Нерона.[130]
К поэмам Нерона порой относят песни, посвященные Аттису и вакханкам. Однако Дион Кассий, сообщающий, что Нерон пел «Атгиса» и «Вакханок», ни слова не говорит о его авторстве.
Петь Нерон мог на самые разные темы. Учитывая продолжительность его пения и завидную регулярность выступлений, мы вправе предположить, что исполняемые им песни охватывали многие десятки, если не сотни мифологических сюжетов и вовсе не обязательно было императору ограничиваться песнопениями собственного сочинения. Выбор сюжетов об Аттисе и Орфее не представляется случайным. Их часто использовали поэты Александрийской школы, высоко ценимой Нероном. Кроме того, его могла привлекать необычность самих повествований, поскольку сюжеты эти трагичны, кровавы и посвящены ярким проявлениям самых сильных чувств.
Миф об Аттисе рассказывал о прекрасном юноше, в которого была влюблена сама великая богиня Кибела, культ которой пришел в Рим из малазийской области Фригия еще во время войны с Ганнибалом. Кибела была великой и грозной богиней, почитавшейся матерью богов. Узнав, что Аттис изменил ей, влюбившись в прекрасную ручную нимфу, она в гневе покарала его безумием, и потерявший разум юноша оскопил себя в канун собственной свадьбы с возлюбленной.
Миф об Орфее и вакханках повествовал о несравненном певце и музыканте, который тяжело переживал смерть своей горячо любимой жены Эвридики, погибшей от укуса змеи. Отчаявшись вернуть ее из царства мертвых, Орфей так глубоко скорбел, что стал совершенно равнодушен ко всем другим женщинам. Вакханки — женщины, справлявшие веселый праздник Вакха, покровителя всяческого веселья, возмущенные его равнодушием к женской красоте и полагая несчастного скорбящего вдовца просто ненавистником женщин, буквально растерзали его, разорвав на части. Сама природа горько оплакивала Орфея, его золотую лиру боги поместили на небе — вот происхождение созвездия Лиры. Душа Орфея в обители мертвых встретила душу Эвридики, и с той поры они были уже неразлучны в царстве теней.
Будучи сам поэтом, Нерон достаточно великодушно относился к собратьям по перу, писавшим злые стишки, прямо направленные против него. А стишки-то были беспощадны и касались самых болезненных для Нерона событий. Вспомним хотя бы одно двустишие, где Нерон сопоставлялся с матереубийцами Орестом и Алкмеоном, другое, где он противопоставлялся Энею, поскольку тот спаситель отца, а Нерон — погубитель матери. Были двустишия, напоминавшие о неудачах Рима в войне с Парфией, причиной которых прямо называлось пристрастие Нерона к струнным инструментам.
Наш напрягает струну, тетиву напрягает парфянин:
Феб песнопевец — один, Феб дальновержец — другой.
Здесь присутствует и издевка над поклонением Нерона Фебу-Аполлону. Император видит в нем только песнопевца, забывая об умении солнечного бога посылать и убийственные стрелы.
Не пощадила поэтическая сатира и строительства Нероном невиданного дотоле по своим размерам императорского дворца. Жителям Рима в этом стишке предлагалось поспешать в находившиеся неподалеку от столицы Вейи, поскольку сам Вечный город уже превратился во дворец:
Рим отныне — дворец! Спешите в Вейи, квириты,
Если и Вейи уже этим не стали дворцом.
Насмешки, что и говорить, презлые, бьющие не в бровь, а в глаз. Однако Нерон не приказывал разыскивать сочинителей возмутительных виршей. А по свидетельству Светония, когда на некоторых из них поступил донос в сенат, то он запретил подвергать виновных строгому наказанию.[131]
Что на самом деле крылось за этим великодушием? Нерон действительно мог рассуждать, что расправляться поэту с поэтами негоже. Кроме того, он и сам был мастер сочинять острые стишки, ядовито высмеивающие окружающих. Надо помнить, что в римской традиции стишки и песенки, высмеивающие высокопоставленных лиц, имели многовековую историю. Солдаты, проходившие по улицам Рима в триумфальном шествии, открыто высмеивали своего полководца в самых непочтительных выражениях. Великий Гай Юлий Цезарь в своем триумфе «удостоился» от легионеров и напоминания о своей постыдной связи с царем Вифинии Никомедом, и о растраченных им деньгах, занятых в Риме, и, наконец, был припечатан характеристикой «лысого развратника», от какового добродетельным римлянам стоит прятать своих жен.
Едва ли такая традиция для римлян ограничивалась только триумфальными шествиями победоносных полководцев. И даже закон Тиберия «Об оскорблении величества» — «Crimen laesi maiestatis» — не мог переломить сознание римлян, тем более что Нерон совершенно явно пренебрегал законом преемника Августа. Обещал-то он править как раз в духе Августа, но никак не Тиберия.
Нерон был совершенно беспощаден к тем, в ком видел опасность для себя. Таковыми в первую очередь были знатнейшие римляне, реально способные составить заговор с целью устранения неугодного им принцепса и замены его другим, более подходящим для них кандидатом в цезари. Сочинители же самых ядовитых двустиший были, безусловно, людьми не знатными, заговоров не устраивали, никаких претендентов на императорский престол не выдвигали. А то, о чем они говорили в стихах, все равно все знали — этого Нерон не мог не понимать. Потому он мог оставить без сурового наказания не только кем-то сочиненные и кем попало, где угодно распеваемые песенки, но и прямые оскорбления, совершенные при нем, даже брошенные ему в лицо. Пишет Светоний:
«Однажды, когда он проходил по улице, киник Исидор громко крикнул ему при всех, что о бедствиях Навилия (греческий воин, несправедливо обреченный на смерть — жертвоприношение — во время Троянской войны. — И. К.) он поет хорошо, а с собственными бедствиями справляется плохо; а Дат, актер из Ателланы, в одной песенке при словах: «Будь здоров, отец, будь здорова, мать, показал движениями, будто он пьет и плывет, заведомо намекая при этом на гибель Клавдия и Агриппины, а при заключительных словах — «К смерти путь ваш лежит!»— показал рукою на сенат. Но и философа, и актера Нерон в наказание лишь выслал из Рима и Италии — то ли он презирал свою дурную славу, то ли не хотел смущать умы признанием обиды».[132]
