Маргарита де Валуа - Маргарита де Валуа. Мемуары. Избранные письма. Документы
Доводы королевы-матери помогли удержать короля от дальнейших действий в отношении меня, как бы он того ни хотел. Но Ле Га дал ему совет, как избавиться от переполнявшего его гнева. С целью доставить мне самое большое горе, какое только можно [80] представить, он неожиданно отправил своих людей к дому г-на де Шастела, кузена м-ль де Ториньи, где она жила, чтобы арестовать мою фрейлину якобы по требованию короля, а затем утопить ее в ближайшей реке [375]. По их прибытии Шастела спокойно впустил их в свой дом, ни о чем не догадываясь. Оказавшись внутри, они сразу стали применять силу, имея в виду губительный приказ, который им отдали, и действовали с наглостью и бестактностью. Схваченную Ториньи связали и заперли в одной из комнат. В ожидании, пока насытятся их лошади, ничего не опасаясь, как это водится у французов, они наелись и напились до отвала, используя все лучшие запасы, какие были в доме (Шастела, который был мудрым человеком, не печалился по поводу утраты своих благ, понимая, что тем самым можно выиграть время и оттянуть отъезд своей кузины. Он знал, пока у человека есть время, есть и жизнь, и надеялся, что Господь, быть может, смягчит сердце короля, который отзовет отсюда этих людей, чтобы не наносить ему [Шастела] столь сильное оскорбление. Поэтому г-н де Шастела не осмеливался предпринимать что-либо против них, хотя для этого у него было достаточно друзей).
Господь Бог всегда видел грозящие мне опасности и поэтому оберегал меня от бед и несчастий, которые готовили мне мои враги, гораздо быстрее, чем я узнавала обо всем и молила защитить меня. Всевышний направил свою помощь м-ль де Ториньи, чтобы освободить ее из рук этих злодеев, и помощь эта заключалась в следующем. Несколько слуг и дворовых людей бежали из дома Шастела, испугавшись этих недостойных людей, которые крушили и ломали все вокруг, как во время грабежа. В четверти лье от дома им встретились, благодаря промыслу Божьему, г-да де Ла Ферте и Авантиньи [376] со своими отрядами (всего около двухсот всадников, направлявшихся под начало моего брата герцога Алансонского). Среди группы крестьян Ла Ферте увидел заплаканного мужчину из дома Шастела и спросил, в чем дело, не причинил ли кто из вооруженных людей им какое-нибудь зло? Слуга ответил, что нет, но причина его слез в том, что он оставил своего господина в крайне [81] печальном положении и что в доме захвачена кузина господина. Тотчас Ла Ферте и Аватиньи решили оказать мне добрую услугу и освободить Ториньи, восхваляя Творца за то, что представилась столь прекрасная возможность доказать мне свою преданность, которую они всегда изъявляли. Поспешив, они со своими отрядами прибыли к дому Шастела как раз в тот момент, когда люди Ле Га уже сажали Ториньи на лошадь с намерением везти ее к реке. Всадники ворвались во двор дома со шпагами, вынутыми из ножн, крича: «Остановитесь, палачи! Если причините ей какое-нибудь зло, то умрете!». Теснимые, негодяи стали спасаться бегством, бросив свою пленницу, охваченную радостью и одновременно застывшую от ужаса. Позже, вознеся молитвы Богу и поблагодарив всех за спасительную помощь, воспользовавшись каретой родственницы г-на де Шастела [377], Ториньи отбыла к моему брату в сопровождении своего названного кузена и эскорта благородных господ. Мой брат очень обрадовался, что теперь рядом с ним находится дама, которую я очень любила и которая будет напоминать ему обо мне. Ториньи оставалась при нем, пока ей угрожала опасность; ей оказывали такие знаки внимания и уважение, как будто она по-прежнему была со мной.
В то время как король отдавал распоряжение о принесении Ториньи в жертву своему гневу, королева моя мать, ничего не знавшая о его решении, однажды навестила меня в моей комнате. Несмотря на то что я еще не оправилась от своей болезни, страдая от охватившей меня тоски скорее душевно, чем телесно, в этот день я решила покинуть свои апартаменты, чтобы узнать последние новости и быть в курсе того, о чем говорят при дворе. Я продолжала печалиться, догадываясь, что какие-то меры будут предприниматься против моего брата и короля моего мужа. Королева моя мать застала меня за утренним туалетом и сказала мне: «Дочь моя, прикажите поскорее одеть Вас. Я прошу Вас не сердиться на то, что я собираюсь Вам сказать. Вы достаточно умны для этого. Я не нахожу ничего странного в том, что король чувствует себя оскорбленным Вашим братом и Вашим мужем, и зная, что все вы дружны, он уверен, что Вам было заранее известно об их планах. Поэтому король принял решение сделать из Вас заложницу в противовес их поступкам. Он знает также, как Ваш муж любит Вас, и лучшего залога, чем Вы, ему не придумать. По этой причине он приказал приставить к Вам гвардейцев, чтобы [82] воспрепятствовать возможности Вам покидать Ваши покои. На королевском совете ему представили вместе с тем, что если Вы будете свободно находиться среди нас, то Вам откроется все, что будет говориться в отношении Вашего брата и Вашего мужа, и Вы их обо всем уведомите. Я лишь прошу Вас не искать в этом решении зла, ибо, Бог даст, положение вещей не продлится долго. Не сердитесь на меня за то, что не осмелюсь часто посещать Вас, так как не хочу вызывать подозрения у короля. Но уверяю Вас, что никогда не позволю, чтобы Вам доставляли какие-либо неприятности, и сделаю все возможное, что в моих силах, дабы примирить Ваших братьев». Я дала ей понять в ответ, какое огромное оскорбление наносит мне король, добавив: «Я не хочу отказываться от того, что мой брат всегда свободно говорил мне обо всех несправедливостях, творимых в отношении него. Что касается моего мужа, то после его решения удалить от меня Ториньи мы более не разговаривали, а во время моей болезни он ни разу не навестил меня, равно как и не попрощался перед бегством». Она возразила мне: «Это – маленькие ссоры мужа и жены. Но хорошо известно, что своими сладкими письмами он может покорить Ваше сердце, и тогда Вам захочется уехать к нему, что Вы и сделаете. Но именно этого и не желает король мой сын» [378].
1576
С этими словами она и ушла. Я пребывала взаперти несколько месяцев, и никто, даже самые близкие мои друзья, не осмеливались навещать меня, боясь впасть в немилость. При дворе в своем несчастье вы всегда одиноки, а в благоденствии – окружены толпой, и опала – это котел испытаний для настоящих и верных друзей. Только храбрый Грийон [379], презрев все опасности и возможную опалу, пять или шесть раз наносил мне визит, удивляя до крайности церберов, приставленных к дверям моих апартаментов. [83] Они не решались ни остановить его, ни сказать ему что-либо. Все то время, что я пребывала в Лувре, король мой муж находился в своих владениях в окружении слуг и друзей, которые указывали ему на ошибку, которую он совершил, уехав, не простившись со мной. Они говорили, что у меня достаточно рассудка, чтобы служить его интересам, и что ему следует меня вновь завоевать, поскольку от моей дружбы и присутствия при дворе можно извлечь много пользы, а когда все успокоится – забрать меня к себе. Короля Наваррского нетрудно было в этом убедить, так как он находился далеко от своей Цирцеи, мадам де Сов, чьи чары теряли свою силу на расстоянии. К нему вернулось ясное понимание, что происки наших врагов и наше с ним разобщение принесли ему вреда ничуть не меньше, чем мне. Он написал мне очень трогательное письмо, где просил меня забыть все, что случилось между нами, и заверял, что хочет доказать мне свою любовь более, чем когда бы то ни было. Он просил меня также сообщать ему о состоянии моих дел, моем положении, новостях от моего брата [герцога Алансонского], поскольку они были далеко друг от друга, объединенные, скорее, своими помыслами: мой брат находился на пути в Шампань, а король мой муж – в Гаскони. Я получила это письмо, будучи еще пленницей, и оно доставило мне значительное облегчение и принесло утешение. С этого времени я не упускала возможности часто писать ему письма, прибегая к изобретательности (дочери необходимости), хотя моим стражникам вменялось следить, чтобы я ничего не писала.
