Олег Калугин - Прощай, Лубянка!
В 1967 году бежала на Запад Светлана Аллилуева. Помню, как она сходила с трапа самолета в Нью-Йорке, с улыбкой на устах и словами «Здравствуй, Америка». Советская колония кипела от негодования. Из Центра летели телеграммы с требованием как можно скорее разработать акции по противодействию пропагандистской удаче США. Как раз в это время линия «КР» обнаружила местопребывание бывшего резидента НКВД в Испании Орлова, приговоренного к расстрелу за измену Родине в конце тридцатых годов. Мы направили предложение в Центр организовать встречу с Орловым и попытаться склонить его к возвращению домой. Появление в СССР такой фигуры, как Орлов, могло бы произвести большой эффект внутри страны и за границей, в какой-то мере нейтрализовать негативные последствия побега дочери Сталина.
Из Москвы быстро пришло согласие. По договоренности с нью-йоркской резидентурой на встречу с Орловым где-то в районе Чикаго вылетел сотрудник КГБ, работавший в Секретариате ООН и имевший возможность беспрепятственно передвигаться по США. Потом он рассказывал, что Орлов принял его враждебно, нервозно и даже порывался вызвать полицию. С трудом удалось уговорить его выслушать наши предложения. Кончилось тем, что Орлов согласился на вторую встречу, в ходе которой пошел на попятную, фактически изъявив готовность вернуться в Советский Союз. Единственным препятствием могла оказаться его жена, занявшая непреклонную позицию по отношению ко всему советскому.
Мы с Соломатиным радовались очередной удаче. Еще бы! Орлова искали почти тридцать лет для того, чтобы привести приговор в исполнение. Теперь у нас появилась другая, более заманчивая перспектива, и мы предвкушали общественный резонанс, который будет иметь огласка этого дела.
Месяц спустя из Москвы пришло сообщение, повергшее нас в уныние. Орлова решили оставить в покое доживать последние дни в США. Как мы узнали позже, руководство КГБ зашло в тупик, обсуждая варианты реализации дела. Как принимать Орлова в Москве? Как героя? Давать квартиру, пенсию? Но ведь он в глазах правоверных партийцев предатель! За что же ему все блага, а другим дожидаться их еще многие годы? Андропов посоветовался по этому вопросу с Сусловым. Тот рекомендовал воздержаться от дальнейших шагов. Сам Орлов, так и не дождавшись от нас ответа, скончался через три года в приютившей его стране.
В начале июня танковые армии Египта совершили массированный бросок на Синай. Завязалась арабско-израильская война, завершившаяся через неделю полным поражением арабов. Накануне конфликта я беседовал с советником египетского посольства в Вашингтоне, в весьма радужных тонах предрекавшим скорый и неминуемый разгром Израиля. В Москве тоже ни у кого не было сомнений на этот счет. В тот день, когда над Суэцким каналом загремела артиллерийская канонада, мы поднимали бокалы на коктейле в доме обозревателя «Вашингтон пост» Чалмерса Робертса. Каждый по-своему ожидал конца войны. Неожиданно на лужайке дома появился госсекретарь США Дин Раск. Гости, большинство из них местные журналисты, бросились навстречу Раску, засыпая его вопросами о ходе войны и перспективах ближневосточного мира. Госсекретарь отшучивался, пока не подошел ко мне. Очевидно, о моем присутствии на коктейле его предупредил хозяин дома. С рюмкой в одной руке Раск обнял меня другой и, повернувшись к журналистам, сказал: «Мы и Советский Союз воевать на Ближнем Востоке не собираемся. Не так ли?» Он повернулся вопрошающе ко мне. И я кивнул утвердительно головой. Мы поговорили еще минут пять и разошлись. Журналисты бросились ко мне: «Что еще сказал Раск? Известно ли было заранее вам о начале военных действий? Как давно вы поддерживаете отношения с госсекретарем?» Я объяснил, что с Раском лично раньше не встречался, но его жест свидетельствует о желании правительства США не допускать расширения конфликта и тем более вовлечения в него великих держав.
Лето подходило к концу, и я начал собираться в отпуск. Но Людмила захотела уехать с дочерью раньше, теплоходом «Александр Пушкин», отходившим из Монреаля. Там открылась Всемирная выставка, и имело смысл на несколько дней задержаться в Канаде.
Через консульство я попытался заказать гостиницу в Монреале, но оказалось, что ничего подходящего уже не осталось. Пообещали, однако, пристроить куда-нибудь по приезде.
Я прилетел в Москву месяцем позже. Первые слова, с которыми обратился ко мне начальник отдела Михаил Полоник, привели меня в замешательство. «Твоя жена проявила полнейшее отсутствие бдительности и дисциплины, — начал Полоник. — Ты знаешь, что в Монреале она остановилась на квартире сотрудника канадской контрразведки РСМП и жила там с дочерью несколько дней? Никаких контактов с консульством не поддерживала. Как ты воспитал свою жену? Неужели она не соображает, какими это чревато последствиями. Ведь могла быть совершена любая провокация, да еще и неизвестно, чем все закончится».
Я пытался слабо возражать. Людмила рассказала мне, что в Монреале ее встретил сотрудник Аэрофлота и предложил остановиться у него на квартире, так как снять недорогую гостиницу очень сложно. Она приняла его за советского гражданина и, только разместившись в любезно предоставленном им помещении, поняла по внешним признакам, что попала в дом эмигранта. Деваться было некуда. «Не могла же я фыркнуть и бежать. Это выглядело бы просто неприлично. Кроме того, он и его жена проявили внимание и сердечность, и обижать их я не имела морального права». Я согласился с доводами Людмилы. Даже если она в течение нескольких дней общалась с агентом или сотрудником местной контрразведки, я в данном случае не видел оснований для беспокойства. Тем не менее вопрос о серьезных просчетах в воспитании членов семей стал предметом разбирательства на партийном собрании, и мне пришлось выслушать очередную порцию упреков в свой адрес.
Пять лет спустя, будучи уже в Москве, я читал документы РСМП и обнаружил в них знакомую фамилию служащего Аэрофлота. Канадская контрразведка подозревала его в сотрудничестве с советской разведкой и вела за ним активное наблюдение.
В Центре, по крайней мере на уровне отдела, меня встретили довольно прохладно. Дело, разумеется, было не в «проступке» моей жены. Скорее, мои коллеги завидовали тому, что сделано в Вашингтоне. Ведь подавляющее большинство сотрудников советской разведки никогда в жизни не видели совершенно секретных документов правительства США и тем более живого агента-американца.
Из отпуска я вернулся к ноябрьским праздникам. В посольстве по этому поводу, как обычно, состоялся самый большой в году прием. Отведав деликатесов русской кухни, разгоряченная толпа гостей спускалась по лестнице, когда я нос к носу столкнулся с секретарем посольства Быковым. Он шел и вовсе с трудом, держась за лестничные перила. Я на ходу бросил какое-то замечание, видимо задевшее его воспаленное воображение. «Вы тут лишние люди, так хорошо было бы без вас!» — с вызовом отреагировал Быков. «Без таких забулдыг, как ты, было бы еще лучше», — парировал я. В ответ Быков разразился ругательствами, смысл которых сводился к тому, что его тесть (а это был Абрасимов, зав отделом загранкадров ЦК КПСС) отправит меня в Москву через сорок восемь часов.
