Николай Рыжков - Иуда. Анатомия предательства Горбачева
Передо мной лежат стенограмма этих заседаний и список итогового поименного голосования. Много знакомых фамилий людей, которые голосовали «за». Позднее, через несколько лет, я задавал некоторым из них вопрос: почему тогда они поддержали Декларацию о суверенитете России? Единственный ответ гласил: мы даже не предполагали, что она приведет к разрушению СССР.
Но для того, чтобы российский суверенитет сыграл отведенную ему роль в уничтожении СССР и существовавшего в нем строя, нужно было придать этой идее практически работающий механизм. И он был создан в виде идиотского, с точки зрения нормальной логики, положения о верховенстве российского законодательства над общесоюзным. Другими словами, «часть» была объявлена стоящей выше «целого». Это означало, что организационные, а с ними и материальные, финансовые и прочие ресурсы выходили из-под управления общегосударственным Центром, а это фактически делало бессмысленным само его существование. Вот этого уже нельзя было, извините, не понимать до, во время и после голосования.
Тринадцатого июня 90-го года, рано утром, я провожал премьер-министра Великобритании М. Тэтчер в аэропорт. Она находилась с визитом в Москве и вылетала на открытие школы, построенной ее страной в разрушенном Ленинакане (в Армении).
Не успели сесть в машину, как она начала разговор:
— Господин Рыжков, я вчера вечером узнала по вашему телевидению, что российский парламент принял закон о суверенитете и, самое главное, — о верховенстве российских законов над федеральными. Вы в курсе дела? Как вы к этому относитесь?
— Да, конечно, в курсе, — ответил я. — Можно было бы согласиться с самим понятием «суверенитета», так как Россия практически имела меньше прав, нежели другие республики Союза. Но никак нельзя оправдать его наполнение — и особенно верховенство республиканских законов над союзными. Это — начало разрушения единого государства. Оно не сможет в этих условиях функционировать, тем более что вслед за Россией немедленно сделают то же самое остальные республики.
Вот такой разговор произошел через несколько часов после принятия закона. Даже ей, со стороны, было ясно: произошло нечто недопустимое для единого государства, и она примеряла эти события на свою страну. И высказала, на мой взгляд, правильные мысли. К слову, маленький штрих, смахивающий, скорее, на политический анекдот: через три года Тэтчер, к тому времени уже не возглавляла правительство, находясь в России, предложила для ускорения реформ ни мало ни много — распустить наш парламент. Попробовал бы я, например, поехать в Англию, а статус у нас сейчас один: мы — экс-премьеры, — и предложить там немедленно распустить их парламент. Интересно, что произошло бы?
Так была поставлена точка в вопросе практического расчленения единого государства. Первый Съезд народных депутатов Советской России, скажу еще раз, стал главным разрушителем великой Державы, а новое руководство России выступило здесь в роли троянского коня. Воистину, великие государства создают великие люди, а разрушают ничтожества.
* * *…Одна пожилая женщина, узнав меня на улице, невольно выразила, по-видимому, мысль многих: «Николай Иванович, почему Вы нас тогда не убедили?!».
Потребовалось несколько тяжелых и горьких лет, чтобы пелена у людей — с глаз, душ, разума — сошла и они задним числом услышали и осознали то, что предлагалось их вниманию, о чем их предупреждали, к чему призывали, казалось бы, в недалеком и, вместе с тем, уже ставшим таким далеким прошлом.
В тех областях — в народном хозяйстве, в экономике, которыми мне довелось заниматься в первую очередь, в разные годы было много положительного, но, к сожалению, имелось и немало просчетов. Мне не раз приходилось говорить, что экономика слишком во многом и с каждым годом все более становится заложницей политики. Сначала, в первые два-три года перестройки, когда экономика функционировала по прежней, планово-распорядительной модели, темпы ее роста были достаточно высоки и стабильны. Но экономическую жизнь страны лихорадило от все новых и новых замыслов Горбачева. Ездил он по стране много, обещал еще больше. Сегодня — ускорение, завтра — научно-технический прогресс, затем — село, металлургия, электроника и т. д. и т. д.
Мы пытались остепенить его, подсказать, что сваливание всех проблем и задач в одну кучу наносит вред экономике, но не тут-то было: «Вы не понимаете, что люди ждут этого!». Народ действительно ждал и жаждал серьезных, коренных перемен в стране — одних, других, третьих… Экономика, однако, сама по себе весьма инерционна. Для необходимого маневра требуется время, а постоянно дергать ее — только мешать ее развитию. Через 3–4 года народ разочаровался в перестройке, и власть перестала пользоваться уважением. Заболтали дело.
Я прекрасно понимал, что существовавшая экономическая модель, решившая в свое время многие глобальные государственные и социально-экономические проблемы, практически исчерпала себя. Но говорить и делать — не одно и то же, проблемы поджимали, а для их решения требовалось время. В результате Правительство в сознании значительной части общества постепенно «смещалось» из категории прогрессивных сил в категорию консерваторов.
Нужна была новая модель, которая бы стимулировала развитие народного хозяйства без радикальных потрясений. После многомесячных исследований и тщательных проработок наше правительство в мае 1990 года внесло в Верховный Совет программу перехода экономики на социально ориентированные рыночные отношения с необходимым механизмом государственного регулирования. Мы представили три возможных варианта новой экономической модели.
Два из них были подготовлены в качестве информации о том, что они имеют право на существование, но их мы не рекомендовали как слишком резкие, чреватые большими издержками для населения. Кстати, один из них, наиболее острый в этом отношении, через полтора года и взяли на вооружение Ельцин с Гайдаром, начав с января 1992 года осуществлять радикальные экономические реформы. То, что из этого получилось, народ испытывает на себе до сих пор.
Мы предложили парламенту страны вариант постепенного, эволюционного, рассчитанного на б—8 лет перехода на рыночные отношения. Кроме того, нас основательно настораживала начавшаяся политическая нестабильность в государстве: решения Съездов народных депутатов СССР, Верховного Совета СССР, вступающего в свои права Съезда народных депутатов РСФСР — все это расшатывало управление государством. При слабой политической власти проводить радикальные реформы — дело, на мой взгляд, совершенно неперспективное и весьма опасное. Верховный Совет СССР в основном одобрил нашу программу и поручил правительству представить конкретные предложения к началу осенней сессии.
