Виктор Гребенников - Письма внуку. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве.
II. К вечеру я затопил печь, и, когда в новом собственном этом моём обиталище, каковое было первым в моей жизни, улёгся спать в чистую постель (до этого, как мог, выстирал простыни и наволочку), с наслаждением почувствовал, как всё-таки это хорошо — наконец пожить одному в такой вот превосходнейшей тёплой и тихой тишине, без мерзкой ругани, паяльной копоти и прочей невероятной грязи. Тут однако я явственно услышал, совсем рядом, чьё-то дыхание: в стороне печи мирно спал ещё какой-то, который ровно и глубоко дышал носом. Что за чертовщина? Весьма этим смутившись, я тихонько приподнялся на кровати, нащупал фонарик, и, поточнее прицелившись им в сторону звука, включил. Никого! Продолжая сидеть на койке и светить на печь, я продолжал слышать явственное дыхание некоего странного напарника, невесть откуда тут взявшегося на мою одинокую встревоженную голову. Дыхание спящих родителей сюда никак не долетело бы: дверь в коридор, затем ещё одна в «цех», плотно закрытые, не пропускали сюда даже громкий храп отца, а если бы и пропустили, то этот звук слышался бы от моей койки с востока, но никак не с севера, со стороны печи. Тем временем тембр звука немного этак переменился, как то происходит у спящего нормального человека, чуть-чуть пошевелившегося. В комнате кто-то кроме меня спал — это сейчас уже было совершенно точно. Вне моего обзора оставалось лишь одно место — справа за печью, там было метра два пространства, где я думал вскоре устроить полки для книг. С кровати этот угол не просматривался и фонариком из-за печи не просвечивался; придётся вставать… Преизряднейше оробев, я опустил босые ноги на пол, встал, и, светя впереди себя, медленно пошёл на сближение… Звук дыхания этого, который спал, будто несколько усилился, — значит он там, за печью? Увы, фонарик осветил совершенно пустое запечное пространство, в то время как звук дыхания несколько вроде бы ослаб. Я прислушался — теперь этот дышал не то посредине комнатки, не то на моей кровати; может он спит под таковою? Не без опаски я нагнулся и посветил под койкой — пусто… Что за наваждение? Накинув пальтишко, я вышел в холодный коридор, прислушался: нет, кругом этакая гробовая тишина. Зашёл к себе — сопит, уже несколько на иной лад: вдох носом, выдох, с полсекунды «отдых», снова вдох — нет, совершенно точно, это дыхание нормального, весьма крепко спящего человека.
III. Ни печные вьюшки, ни ветры где на крыше (а было тогда и вовсе безветренно) не в состоянии «поддерживать» битых два часа этот ритмичный, ни на что другое не похожий, кроме как на дыхание спящего человека, звук. И он был вовсе не тихим, едва уловимым, а вполне громким, явственным — разве что не хамский пьяный храп, но нормальное сонное человечье дыхание. Пришлось зажечь керосиновую лампу отцовской конструкции (о них, об этих лампах, после) и заняться исследованиями сих престранных звуков более обстоятельно, в то время как уже был третий час утра. Удалось установить лишь немногие закономерности: звук в точности воспроизводил дыхание спящего человека; тембр этого дыхания (но не частота) слегка менялся через несколько минут — от двух до пятнадцати; если стоять между дверью и печью, но ближе к печи, то звук шёл непонятно откуда; из любого же другого места комнаты он воспринимался идущим точно из названного запечного пункта; звук сей, в целом, был несколько громче, если слушать пригнувшись или лёжа на полу, и несколько слабее, ежели взобраться к потолку. В этих исследованиях прошла вся ночь; разумеется, родителям об этом обнаруженном мною феномене я ничего не сказал, ибо был бы отцом обвинён в мистицизме и пустяковейших интересах. Наутро я выдрал из пола одну доску, и, убедившись в том, что никакого тайного подполья тут нет, лишь узкое пространство меж полом и землею с десяток сантиметров, укрепил доску на прежнее место. Днём странные звуки не ослабевали, но частично заглушались шумом механизмов отцовской мастерской да уличными редкими звуками; получалось, что «некто» спит в моей комнатке круглые сутки… Такое соседство меня не устраивало; в то же время перебираться в отцовскую грязную и душную мастерскую, притом испугавшись «чертовщины», сильно не хотелось.
IV. Тогда я решил проверить — не галлюцинации ли это у меня — посредством школьных товарищей, и то лишь на третий вечер после моего «новоселья». Звал я товарищей тех по невинному поводу именно своего «новоселья», ибо не каждый из них мог похвастаться персональной своею комнатой, каковую я заимел; после осмотра моего апартамента я ненавязчиво просил прислушаться: как мол тут у меня тихо. «Тихо-то тихо, — ответствовал каждый из них, — а кто у тебя там за печкой кемарит и сопит? Приходилось объяснять «причину» — в том смысле, что я и сам таковой причины не ведаю и не сплю уже которую ночь из-за этого непонятного «соседа». Одни из ребят верили и удивлялись, но большинство, зная о моём «изобретательском» происхождении и воспитании, оставались при своём мнении, будто это я специально устроил им розыгрыш, что-то тут такое смастерив и спрятав, дабы их попугать, и так и не поверили, что звуки эти не мною подстроены. Как бы то ни было, превесьма странное дыхание это услышали тут, помимо меня, мои одноклассники-исилькульцы Лёша Севастьянов, Саша Маршалов, Вася Максименко, Вадим Кутенко, Костя Бугаев, Толя Гуськов. Через месяц я, можно сказать, привык к этим звукам и спал в своём «номере», что называется, во всю ивановскую, если ночь та не совпадала с астрономическими наблюдениями, о коих речь поведу позднее. Дыхание это в моей комнатёнке исправно звучало независимо от времени года и суток; кроме как в сказанном месте в доме том ничего странного не слышалось и не виделось, как я его ни обследовал. По рассказам соседей-старожилов, в этом доме вроде бы давным-давно, ещё до революции, был убит по пьяному делу какой-то наподобие молодого купца, а вот в какой из комнат — неизвестно. Тот одряхлевший дом давно снесён, на его месте — другой, частный домишко, уже тоже состарившийся и влезший в землю, слышится ли что сейчас тут ночами — не имею понятия. На всякий случай даю тебе координаты здания: северо-восточный угол перекрёстка исилькульских улиц Революции, № 20 и Коминтерна, № 24; номера домов несколько раз меняли, а при нас это был дом № 69 по улице Революции, и звучало невдалеке от юго-западного его угла.
V. К слову сказать, в том же доме у меня стали особенно часто повторяться некие кошмары, или пароксизмы, или приступы, не знаю как их только назвать; конечно же, они не имели никакой связи с рассказанным только что «дыханием», а происходили во мне самом, то есть, как говорят медики, были эндогенного характера. Заключались они в том, что как раз в момент засыпания, ни с того ни с сего, на меня вдруг внезапно, как взрыв, обрушивался огромной силы многоголосый рёв, сопровождаемым густым потоком неких искр, подобных отлетающим от точильного круга при работе, только в тысячу раз более густых, заполняющих весь мир. Тело вмиг как бы теряло вес, и я не то висел, не то летел в этом вибрирующе-искристом рёве многие секунды, и это было очень страшно; выйти из такого состояния было чрезвычайно трудно, для этого требовалось неимоверное усилие воли, или очень резкое, через силу, движение. Когда наконец удавалось это сделать, рёв внезапно обрывался, искры исчезали, я открывал глаза и приходил в себя с колотящимся от потрясения сердцем. Были периоды, когда я боялся не только процесса засыпания, а и себя самого; дело в том, что если я только начинал даже думать об этом искрящемся оглушительном рёве, как он тут же и сваливался на мою разнесчастную голову. Было это у меня и раньше, до этого «аномального» дома, и после него, даже в лагере, но гораздо реже и не так сильно; прошло же годам так к тридцати-сорока. Иногда, если мгновенным усилием воли или движением конечности мне не удавалось выйти из этого дурацкого мерзкого состояния, и оно продолжалось, то в моём мозгу начинались некие нехорошие, совсем уж устрашающие катаклизмы: будто бы кто-то меня протаскивает сквозь некий искристый электрический обруч, каковой затем расширяется, вытягивается, превращаясь в горизонтальный широкий тоннель, в котором я, в лежачем же положении, несусь ногами вперёд; рёв делается более высокого тона, скорость полёта нарастает, тоннель начинает слегка забирать вверх, и там, вдали, брезжит некое синеватое сияние, к которому направлен тоннель; но мне кажется, что туда долетать ну никак нельзя, ибо там, за сказанным синим пламенем, вовсе уж как-то ужасно или даже совсем смертельно.
