Геннадий Тоболяк - Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят!
Устроенная комбригом Шатиным головомойка с отъездом в отпуск всем вскружила голову, особенно Хасану, радостью нашего паденья.
– Не оскудеет рука дающего, – громко сказал кривой Хасан, обращаясь к Шатину, прижимая к груди автомат, подарок комбрига. – Автомат Калашникова – это для меня зонт в ненастную погоду. О нем вспоминают, когда его нет. Мои возможности куда скромнее, – признался Хасан. – Могу подарить лишь кинжал на память о нашей встрече.
Хасан привстал со стула и протянул Шатину кинжал, добавил к сказанному:
– Обещаю в следующий раз, если Аллах позволит, подарить каждому гостю барана на шашлык. Ждите, это будет!
Кривой Хасан снова повернулся к старику, начальнику личной охраны, тот что-то шепнул, Хасан улыбнулся и сказал многозначительно, ощетинившись, как волк, перекошенным от злости и судороги ртом:
– Мой верный слуга и друг подсказал мне, что можно будет подарить не одного барана, а больше, например, от трех до пяти, и я с ним согласен.
Раздались аплодисменты. Старик улыбался вместе с Хасаном. Чувствовалось, что старик был не робкого десятка, но очень больной и дряхлый, обладающий сильным характером и опытом басмаческой борьбы. Соприкосновение двух сильных характеров старика и Хасана могло привести к взрыву, но этого не происходило, возобладал трезвый ум старика. Он с полуслова понимал Хасана, и на этот раз замечание старика понравилось Хасану. Оба знали, что язык без костей. Мели Емеля, твоя неделя. Другой встречи никогда не будет.
Разрядка драмы близилась. Хрупкий мир покатился в пропасть. Я вспомнил слова Виктора Гюго: «Это убьет то!», сказанные в романе «Собор Парижской Богоматери».
Стемнело, когда в сопровождении десантников кривого Хасана доставили за город. Пьяный, взволнованный приемом, он расчувствовался, стал обнимать десантников, самый маленький из них был ростом до двух метров, остальные – за два метра, а Хасан с шапкой был около метра шестидесяти сантиметров, ходил вокруг десантников, как в лесу.
– Лучше после смерти царствовать в аду, чем быть слугой в раю! – философствовал Хасан. – Многие считают меня национальным героем Афганистана, другие – бандитом, третьи – жертвой революции, я же считаю себя человеком с большой буквы, и этого достаточно, чтобы сохранить память о себе.
Последнюю фразу Хасан произнес сквозь зубы, почти по слогам, как школьник, и его лицо отразило сдержанную улыбку.
Десантники, пьяные от крови, молчали, сомкнув свои уста, их глаза горели пламенной ненавистью к кривому Хасану. Они знали, что в устах убийцы слова о дружбе и взаимной любви – это всего лишь слова, не больше.
Три ящика водки, подаренные Хасану, окончательно растопили лед недоверия, и Хасан продолжал гулять всю ночь в окружении слуг, рассказывал, как он обхитрил русских. А ранним утром, чуть свет, когда кривой Хасан не мог оторвать свою голову от подушки, налетела авиация и стала монотонно уничтожать басмаческое гнездо. Басмачи в панике стали отступать к городу Кандагару, чтобы там смешаться с толпой местных жителей, но этот маневр им не удался, десантники предвидели такую развязку событий и отрезали путь к отступлению. За считаные часы была уничтожена крупная басмаческая группировка, численностью до 12–15 тысяч человек. Кривой Хасан был убит, когда над Кандагаром стоял сиреневый туман, и никто не хотел умирать в это раннее утро.
Со стороны десантников потери были минимальные, в основном раненые. Что не успели сделать десантники, доделали органы госбезопасности Кандагара и Царандоя милиции. Они без суда и следствия расстреливали всех заподозренных в связи с басмаческим подпольем. Состоятельные граждане Кандагара лишились не только жизни, но и имеющихся материальных ценностей. Повод был найден, и восторжествовал грабеж, как в стихах Анны Ахматовой:
Все расхищено,
Продано, продано.
Мы поздравили с Шатиным друг друга. Дело было сделано. Угроза захвата Кандагара снята на ближайшие дни.
– Ты победил, Галилеянин! – сказал я комбригу Шатину, напомнив, что так сказал римский император Юлиан Отступник, боровшийся против христиан, и умер с этими словами.
Мы понимали, что этой победой басмаческие силы нельзя сломить. Кандагар заполыхал в крови и пожаре, жестокости сильного над слабым.
На время десантники кандагарской бригады имели возможность передохнуть, но новые басмаческие резервы надвигались из Пакистана, Ирана, Ирака в стремлении уничтожить 40-ю армию и выгнать из Афганистана оккупантов.
Первый секретарь провинциального комитета партии Кандагара какое-то время учился в Ташкентском университете и неплохо знал русский язык, поздравил Шатина песней. Поздравление было очень эмоциональным и соответствовало настроению комбрига. Первый секретарь пел под гитару:
Ты одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда.
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда.
Михаил Шатин любил эту песню. Сам был родом из Одессы и часто наедине с собой напевал ее, подражая Леониду Утесову:
Широкие лиманы, сгоревшие каштаны,
И тихий скорбный шепот приспущенных знамен,
В глубокой тишине, без труб, без барабанов,
Одессу покидает последний батальон.
Операция на опережение удалась. Авторитет комбрига вырос. Крупное басмаческое формирование уничтожено и рассеяно. По Кандагару бродили люди, чье имущество разграблено, здоровье подорвано, просили подаяния, оказавшись в считаные минуты нищими. Следом за нищими, просящими милостыню, шли в тряпье подозрительные типы, ничего не просящие, а лишь что-то высматривающие. Это были уцелевшие от авиаударов басмачи из отряда кривого Хасана. Они заглядывали в дома, где проживали советники из СССР, и на домах ставили какие-то знаки, указывающие, что здесь проживают военные советники, подлежащие уничтожению кандагарским подпольем.
Кандагарское басмаческое подполье – это серьезная организация, хорошо законспирированная, так до конца и не уничтоженная в ходе гражданской войны в Кандагаре. Она активно действовала, несмотря на провалы и предательство отдельных ее членов, сохраняя свой костяк и структуру, нанося существенный урон народной власти и частям 40-й армии.
Прошло какое-то время после уничтожения басмаческой группировки кривого Хасана, я возвращался из города Кандагара, где была встреча с секретным агентом, работающим под прикрытием нотариуса, обратил внимание, что рядом с «Мусомяки», на другой стороне дороги, облюбовал себе пристанище для ночлега древний на вид старик, закутанный в лохмотья. Он увидел автомашину, насторожился и пристально стал оглядывать меня и переводчика Хакима.
