Александр Бондаренко - Денис Давыдов
Но пока еще шел 1810 год, и лучшие люди постепенно бежали из Молдавской армии… Точнее — с достоинством покидали ее ряды и ее самодура главнокомандующего.
* * *Вот и Денис Васильевич вновь встал под знамена князя Багратиона.
«Возвратясь после рущукского приступа к генералу своему, получившему тогда главное начальствование над 2-ю Западною армиею, Давыдов находился при нем в Житомире и Луцке без действия, если исключим курьерские поездки и беседы его с соименным ему покорителем Индии (Бахусом или Вакхом, иначе Дионисием)»[181].
Наш «Дионисий» в данном случае намеренно неточен: если говорить строго, то именно главнокомандующим 2-й Западной армией князь Багратион был назначен 16 марта 1812 года; но за полгода до того, 7 августа 1811 года, он был определен главнокомандующим той самой Подольской армией, которая впоследствии и примет наименование 2-й Западной. Но это будет через год, а пока формированием армии занимался генерал от инфантерии Дохтуров.
Так что князь Петр Иванович отдыхал, так сказать, поправляя здоровье. Сначала он побывал в Вене, летом 1810 года возвратился в Россию, жил в Москве, Петербурге и в селе Симе Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии, в имении друга и родственника генерал-лейтенанта князя Бориса Андреевича Голицына. Но, пребывая в отпуску, Багратион состоял на службе, а значит, ему был положен адъютант, так что Денис, занимаясь своими делами, все равно считался на службе. Так зачем ему было распространяться о том, что он имел возможность отдохнуть между войнами?
А он, судя по всему, в 1810–1811 годах, с середины одного лета и почти до конца другого, до отъезда в Харьков, жил в Москве. Здесь Давыдов не столько вращался в привычных ему военных кругах, но в бо́льшей степени общался с литераторами, собратьями по перу, так что имя его отныне появляется и присутствует в письмах, дневниковых записях и в последующих мемуарах его знаменитых современников.
Вот, например, князь Петр Андреевич Вяземский вспоминает, что князь Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий{79} «имел в Москве прекрасный дом, около Мясницкой, который, впрочем, уцелел от пожара. Он давал иногда великолепные праздники и созывал на обеды молодых литераторов — Жуковского, Д. Давыдова и других. Как хозяин и собеседник он был равно гостеприимен и любезен»[182].
Но все же, за новыми своими друзьями, Денис не забывал и старых, петербургских гвардейцев, с которыми состоял в оживленной переписке. Вот и преображенцу графу Федору Толстому он посвящает послание в стихах:
Толстой молчит! — неужто пьян?
Неужто вновь накуролесил?
Нет, мой любезный грубиян
Туза бы Дризену отвесил…[183]
Не будем вдаваться в особенности биографии Толстого-Американца и давать комментарии к этому отрывку. Скажем лишь об очевидном: связей с товарищами Давыдов не порывал и был в курсе гвардейских забот…
А еще мы можем сказать, что на досуге, не обремененный заботами службы — то есть когда голова свободна от разного рода проблем, бесконечно далеких от поэзии, и не нужно писать казенным языком казенных же бумаг, — Денис вновь взялся за стихи. Его труды соответствовали этому периоду «передышки»: он не писал уже́ (точнее — пока) лихих гусарских стихотворений и не обратился пока еще к элегиям. Расслабившись на отдыхе, Давыдов развлекал себя и своих друзей сатирами и эпиграммами — не того сорта, разумеется, за которые он был вынужден сменить кавалергардский колет на доломан белорусца.
«Сатирическое направление поэзии Давыдова всего ярче выразилось в его эпиграммах, которые помещались в разных журналах и сборниках. Эпиграмм его дошло до нас немного.
Первая эпиграмма появилась в печати в 1811 году:
Говорит хоть очень тупо,
Но в нем это мудрено:
Что он умничает глупо,
А дурачится умно{80}.
Алексей Дмитриевич Галахов{81}, разбирая эту сторону поэзии Давыдова, характеризует ее следующими словами: „Все пьесы его в этом роде блещут бойкостью, живостью и резвостью краткой речи, меткостью насмешки, ничем не подслащенной. Его эпиграммы даются пополам с перцем или посылаются как ружейные выстрелы, с порохом и дробью: они жгут и бьют. От них глупость краснеет. Эпиграммы его имеют сходство с эпиграммами Пушкина, который оставлял в стороне деликатность там, где надо было поразить глупость или подлость“»[184].
О том, как жил Денис в это время, он сам рассказал в стихотворении «Моя песня», предназначавшемся не для печати, но для друзей (правда, через десять лет друзья все-таки эту «Песню» опубликовали):
Я на чердак переселился;
Жить выше, кажется, нельзя!
С швейцаром, с кучером простился
И повара лишился я.
Толпе заимодавцев знаю
И без швейцара дать ответ;
Я сам дверь важно отворяю
И говорю им: дома нет!
……………
О богачи! не говорите,
Что жизнь несчастлива моя.
Нахальству моему простите,
Что с вами равен счастьем я.
Я кой-как день переживаю —
Богач роскошно год живет…
Чем кончится? — И я встречаю,
Как миллионщик, новый год[185].
Думается, что пояснения тут не нужны. Разве что можно уточнить, что новый год, который встречал в Москве гвардии ротмистр Денис Давыдов, — 1812-й.
…Именно в те самые дни, в середине московского неба, под которым пока что столь беззаботно жил в свое удовольствие наш герой, «окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812-го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света»[186].
Впрочем, есть и такое давыдовское свидетельство касательно его московской жизни, как письмо князю Вяземскому в Петербург от 25 августа 1811 года:
«Я все это время был очень занят, и сие было главною причиною моего молчания. Третьего дня, показавшись в театре, все думали, что я из армии приехал, столько я был уединен все это время. Красавицу свою видел только один раз. На балах не бываю. О вахтпарадах, ученьях и слышать не хочу. Сижу дома да пишу — ты думаешь, стихи? Нет, друг мой, прозу, и прозу военную. Труды мои скоро выйдут в свет, и любезный мой Вяземский будет иметь один экземпляр от автора.
Что тебе сказать более? Я на днях еду в Польшу, где кн. Багратион назначен командовать. Если будешь писать по мне, пиши в Житомир, я там буду покамест жить»[187].
