Наташа Кампуш - Наташа Кампуш. 3096 дней
Есть ночные кошмары, вырвавшись из которых, понимаешь, что это был только сон. Первое время в застенке я цеплялась за эту возможность пробуждения и проводила многие одинокие часы, представляя свои первые дни на свободе. В то время мир, из которого я была вырвана, еще оставался реальным. Он был населен людьми, о которых я знала, что они ни на секунду не забывают обо мне и делают все для того, чтобы меня найти. Перед своим внутренним взором я могла восстановить каждую деталь этого мира: мою мать, мою детскую, мою одежду, нашу квартиру. Тот же мир, в котором я очутилась, имел, наоборот, краски и запахи ирреального.
Комната была слишком маленькой, воздух слишком затхлым, чтобы быть настоящими. Мужчина, похитивший меня, был глух к моим доводам, позаимствованным из внешнего мира. Что меня найдут. Что он должен меня отпустить. Что его поступок — тяжкое преступление, за которое положено наказание. Но с каждым днем становилось все более очевидным, что я замурована в этом аду и давно потеряла ключи от своей жизни. Я не хотела привыкать к этой зловещей обстановке, созданной фантазией преступника, продумавшего в ней каждую малейшую деталь и поставившего меня в центр как декоративный предмет обстановки.
Но кошмар не может длиться вечно. Человек способен сам создавать видимость нормальности в ненормальной ситуации, чтобы не потерять себя. Чтобы выжить. Детям это иногда удается лучше, чем взрослым. Им порой хватает тончайшей соломинки, чтобы не захлебнуться. Моими соломинками были такие ритуалы, как совместные с Похитителем обеды, инсценировка Рождества или маленькие побеги в мир книг, видеофильмов или телевидения. Жизнь состояла не только из мрачных моментов, даже если сегодня я знаю, что, в конечном счете, такое восприятие выработано психическим защитным механизмом. Можно сойти с ума, если годами видеть только ужас. Это те моменты воображаемой нормальности, за которые цепляются, чтобы обеспечить выживание.
В моих записках можно найти место, где тоска по нормальности особенно ярко выражена:
Дорогой дневник!
Я так давно не писала в тебе из-за периода тяжелой депрессии. Итак, коротко сообщаю, что произошло за это время. В декабре мы приклеивали кафеле, но умывальник установили только в начале января. Новый год я провела так: с 30 на 31.12 я ночевала наверху, потом провела целый день в одиночестве. Он все же пришел почти перед полуночью. Он сходил в душ, мы гадали на свинце.[29] В 12 мы включили телевизор и слушали звон Пуммерина[30] и «Венский вальс». В это время мы чокнулись и высунулись из окна, чтобы полюбоваться фейерверками. Но моя радость была испорчена. Когда одна ракета врезалась в нашу сосну, раздался громкий птичий щебет, и я была уверена, что это маленькая, до смерти испуганная птичка. В любом случае, я испытала это чувство, когда услышала писк птенца. Я подарила ему трубочиста,[31] которого смастерила для него, а он дал мне шоколадный талер, шоколадное печенье, миниатюрного шоколадного трубочиста.
За день до этого он уже подарил мне трубочиста в виде кекса. В моем трубочисте были «Smarties», не «М&М»,[32] которые я подарила Вольфгангу.
Ничто не бывает только черным или белым. И никто не может быть только хорошим или плохим. Это относится и к Похитителю. Это слова, которые странно слышать от жертвы похищения. Потому что они нарушают равновесие устоявшихся понятий о добре и зле, которым охотно следуют люди, чтобы не потерять ориентацию в мире, полном теней. Когда я говорю об этом, я читаю на лицах оппонентов раздражение и неприятие. Участие в моей судьбе, носившее еще недавно доброжелательный характер, становится прохладным и перерастает во враждебность. Люди, не имеющие ни малейшего понятия о сути заточения, оспаривают мою способность разумного суждения о собственных переживаниях термином — Стокгольмский синдром.
«Под Стокгольмским синдромом подразумевается психологический феномен, при котором жертва захвата выстраивает позитивные эмоциональные отношения с ее похитителем. Это может привести к тому, что жертва начинает испытывать к преступнику симпатию и действовать с ним заодно» — так написано в энциклопедии. Категорический диагноз, который я решительно отвергаю. Неважно, какими сочувственными взглядами сопровождается это определение, вытряхнутое из рукава. Эффект жестокий. Оно заставляет жертву во второй раз стать жертвой, лишая ее власти над интерпретацией собственной истории и объясняя важнейшие события в ней проявлениями синдрома. Именно то поведение, которое способствует выживанию, оно подвергает сомнению.
Сближение с преступником — не болезнь. Создание для себя кокона нормальности в рамках преступления — не синдром. Наоборот. Эта стратегия выживания в безвыходной ситуации гораздо более разумна, чем банальная классификация, за которую цепляется общество, где преступник — кровожадная бестия, а жертва — беспомощный ягненок.
* * *Для внешнего мира Вольфганг Приклопил был стеснительным, вежливым мужчиной, выглядевшим в своей опрятной одежде всегда немного моложе своего возраста. Он носил классические брюки и наглаженные рубашки или футболки-поло. Его волосы были всегда свежевымыты и аккуратно пострижены в немного устаревшем для наступающего нового столетия стиле. У тех немногих людей, с которыми он общался, он не вызывал никаких подозрений. Заглянуть за его фасад было непросто, так как он был стопроцентно защищен. Приклопил не столько интересовался соблюдением приличий в обществе, сколько был рабом фасада.
Он не просто любил порядок — для него это являлось жизненной необходимостью. Беспорядок, воображаемый хаос и грязь полностью выбивали его из колеи. Большую часть времени он тратил на то, чтобы педантично содержать в чистоте свои машины (кроме пикапа у него был красный BMW), свой дом и сад. Для него было недостаточно уборки, проведенной после приготовления еды. Готовая пища еще стояла на плите, а ее поверхность уже должна была быть тщательно протерта, каждая разделочная доска, каждый нож, использованные при готовке, вымыты.
Такое же значение, как порядок, для него имели правила. Приклопил мог надолго углубляться в руководства по эксплуатации и скрупулезно их придерживался. Если на упаковке полуфабриката стояло: «Разогревать четыре минуты», значит, ровно через четыре минуты еда доставалась из духовки — неважно, успела ли она достаточно разогреться. Видимо, то, что, скрупулезно соблюдая все правила, он не смог взять судьбу в свои руки, его сильно угнетало. Настолько сильно, что в один день он решился нарушить одно из основных правил и похитил меня. Несмотря на то что этот поступок превратил его в преступника, Приклопил и дальше неукоснительно придерживался своей почти религиозной веры в правила, руководства и структуры. Иногда, задумчиво глядя на меня, он говорил: «Как глупо, что к тебе не прилагается инструкция». Видимо, его сбивало с толку, что его новое приобретение — ребенок, не функционирует по предписанию, и бывали моменты, когда он не имел понятия, как привести этот механизм в действие.
