Бернард Быховский - Гассенди
Коль скоро критерием религиозной истины является в конечном счете божественный авторитет, истины веры вечны и неизменны, даны навеки, раз навсегда, они непреложны — это абсолютные истины. В противоположность им истины разума, основанные в конечном счете на опыте, исторически изменчивы и не только допускают, но и требуют постоянного обновления и обогащения — это относительные истины, «правдоподобные», как называет их Гассенди. Гассенди искусно использует при этом свой «скептицизм»: истины веры ему неподвластны, они реформации не подлежат; научные истины жить без нее не могут. Догматизм неотъемлем от теологии, он нетерпим в философии. Когда Гассенди расходится со взглядами Эпикура, он руководствуется, в полном соответствии с учением о двойственной истине, двумя мотивами: первый из них — необходимость обновления устарелых физических представлений, второй — христианское вето на языческие постулаты, руководствуясь которым он берет в качестве основного источника для изложения системы Эпикура не атеиста Лукреция, а историка Диогена Лаэртского.
Правомерно ли определять отношение Гассенди к религии как фидеизм? Нет, если фидеистами называть «тех, кто ставит веру над разумом» (3, т. 18, стр. 271). Да, если ими называть тех, кто отказывается ставить разум на службу вере. Ведь именно их имело в виду осуждение фидеизма Ватиканом. Фидеизм Агриппы Неттесхеймского, проповедуемый им в трактате «О недостоверности и суетности наук и искусств» (1527), или Паскаля, обрушившегося вопреки собственным научным достижениям на бессилие человеческого разума, коренным образом отличен от умонастроения Гассенди, ставившего своей задачей отгородить философию от богословия. В данном вопросе Рошо прав, говоря, что «это не просто обновленный фидеизм, так как он основывается на новом факте: появлении доказательной науки» (63, стр. 310), не подчиняющейся у Гассенди религии и не обслуживающей ее, а лишь сдерживаемой, парализуемой «истинами веры».
Перед учением о двойственной истине неизбежно встает вопрос о том, где пролегает демаркационная линия между обоими родами истины, «делающая возможным, под видом фидеизма, сосуществование религиозной ортодоксии с материалистической наукой» (29, стр. 235). Ответ Гассенди на этот вопрос ясен и недвусмыслен: «Задача Священного писания не в том, чтобы сделать людей физиками или математиками, а в том, чтобы они стали набожными и религиозными… Оно говорит о вещах общедоступно, так, как они обычно представляются людьми, ибо для того, чтобы каждый мог достигнуть спасения, каждый должен их понять…» (4, т. I, стр. 629, 630). Это разграничение науки и религии тем более показательно, что оно приведено в главе «Что сторонники Коперника отвечают на возражения, извлеченные из Священного писания».
Учение Гассенди о двойственной истине — это проект соглашения о взаимном невмешательстве науки и религии во внутренние дела другой стороны, проект пакта о ненападении между философией и теологией на условиях сохранения свободы ученого и соблюдения покорности верующего.
Какой урок должны были извлечь из всего этого ученики Гассенди? «Изжив бога из храма разума в уголок, богадельню, asylum ignorantiae (убежище невежества) сердца… люди стали при свете дня, так сказать, в открытом деловом кругу рассудка, т. е. в голове, атеистами, а в сердце, во мраке ночи, частным образом, за спиной разума самыми суеверными христианами…» (25, т. 1, стр. 174, 175).
Бесспорно, сам Гассенди (в отличие от некоторых своих учеников[15]) не был атеистом, как не были атеистами ни Бэкон, ни Гоббс. Если не по форме, то по существу своих религиозных воззрений он был близок скорее к деизму. Тот минимум религиозных догм, которые оставляет в неприкосновенности двойственная истина Гассенди, не противоречит пяти основным принципам осужденной Ватиканом «естественной религии» отца английского деизма Герберта Чербери.
Первая жертва, приносимая философией Гассенди на алтарь религии, — сотворение мира богом. Это верование находится в явном противоречии с основоположением всей физики Гассенди, согласно которому ничто не происходит из ничего. Он не скрывает, что вера и знание вступают здесь в неразрешимое противоречие. Познанию непостижимо, как могло быть что бы то ни было создано из ничего: без материала, без орудий, без причины. Да если для бога возможно и невозможное, остается неведомым, зачем он создал мир, что побудило его к этому? Но пути господни неисповедимы. Нашему познанию доступно лишь естественное, по отношению к которому принцип «ничто не может возникнуть из ничего» непреложен, но не сверхъестественное, непроницаемое для нашего познания. Аксиомы физики должны распространяться только на естественные силы, но не на всемогущество творца. В этом вопросе Гассенди, в соответствии с требованиями учения о двойственной истине, вынужден идти к отступлению от эпикуреизма.
Однако от признания сотворения богом пространства и времени, не состоящих из атомов, Гассенди воздерживается. Поскольку первоэлементы материального мира сотворены богом как самодвижущиеся, для понимания их дальнейшего существования нет необходимости в боге. Все последующие изменения и преобразования — естественный результат их самодвижения и взаимодействия. «Нам, — по словам Гассенди, — не следует впредь искать других первичных, коренных причин того, что совершается, помимо тех же самых атомов, поскольку они одарены той энергией (vigor), благодаря которой они движутся или постоянно стремятся к движению» (5, т. 1, стр. 165). Первопричина уходит на покой, уступая место действующим причинам, доступным научному познанию. Отдав дань уважения творцу, Гассенди предоставляет миру возможность развиваться без его помощи и содействия. «…Бог является тою первопричиной, которая затем естествоиспытателя нисколько не касается» (17, т. 1, стр. 133). Никогда для объяснения каких бы то ни было процессов природы Гассенди не обращается к божьей помощи — не апеллирует к сверхъестественному. «Бог Гассенди, наделив материю движущей силой, может спокойно уйти со сцены» (50, стр. 191).
Автономия «вторичных причин» закрепляется решением вопроса о соотношении необходимости и случайности. Вначале «случайные» движения со временем приобретают систематичность, следуют одно за другим с определенной закономерностью, в результате чего «природа как бы стала постепенно проникаться наукой о необходимости» (5, т. 1, стр. 224). Отсюда следует, что незнание нами причин того или другого явления природы отнюдь не свидетельствует об их случайности, а обусловлено тем, что закономерность их нами еще не познана. Убеждение в естественной закономерности побуждает Гассенди (независимо от всяких религиозных соображений) отказаться от свободного «отклонения» (clinamen) атомов Эпикура, введенного им в отличие от атомизма Демокрита.
