Борис Кузнецов - Ньютон
Вклад науки в эволюцию познания состоит в постижении четырехмерного мира, в постижении его динамической природы, в постижении движения как формы существования материи. Этапы такого постижения характеризуют самые крупные рубежи истории науки, наиболее радикальные научные революции. Таков был генезис перипатетической науки, в которой апории статической гармонии уже указывали контуры ее динамического переосмысления. Таков был генезис классической науки XVII—XIX вв., сделавшей подвижным все мироздание, за вычетом статической схемы силовых взаимодействий. Но переходы от статического аспекта природы к динамическому были не только моментами подобных радикальных преобразований картины мира, они происходили и внутри больших периодов и, следовательно, характеризуют не только критические этапы истории науки, но и ее органические периоды. Это в сущности обязывает поставить слово «органические» в кавычки; так называемые органические периоды были подготовкой, частичной реализацией, результатом революционных переворотов в науке.
Как уже говорилось, важнейшей внутренней коллизией классической науки XVII—XIX вв. была коллизия механики и теории поля. Коллизию динамической механики и вневременной схемы взаимодействий в «Началах» мы назвали диалогом Ньютона и Аристотеля. Новую коллизию можно назвать диалогом Ньютона и Максвелла. В отличие от первого, как бы обращенного в прошлое, этот диалог был обращен в будущее; собеседником Ньютона в первом случае был мыслитель IV в. до н. э., а во втором — мыслитель второй половины XIX в.
Для науки XIX в. не менее важна другая коллизия — между механикой и термодинамикой, диалог между Ньютоном, с одной стороны, и Л. Больцманом, Дж. Гиббсом, С. Карно — с другой. Механика исходила из обратимости основных процессов мироздания, термодинамика ввела в физику понятие необратимости (см. 39, 117—127; 199—216).
Новый научный диалог был началом нового отношения между человеком и природой, началом их «нового альянса», если применить к XVII веку понятие, введенное в одном из современных исследований в связи с анализом науки XX в. (см. там же, 9—32).
В каждой радикальной метаморфозе научной картины мира особенно виден драматический характер истории познания. В разговоре с Леопольдом Инфельдом об «Эволюции физики», которую они тогда собирались написать, Эйнштейн говорил: «Это драма, драма идей». В чем драматизм, подчас даже трагизм истории познания, единая драма познания и как эта драма воплотилась в творчестве Ньютона?
Она состоит в неизбывном столкновении систематически изложенного, непротиворечивого, устойчивого (эти эпитеты можно продолжать и продолжать...) и противоречивого, движущегося, вопрошающего (подобные эпитеты также многочисленны).
Это драма локальной констатации, которая еще не нашла обладающей «внутренним совершенством» единой концепции космоса и микрокосма, не нашла интегральной схемы мироздания, которая включила бы локальный результат в схему Всего. Это коллизия конечного и бесконечного.
Это драма Сенсуса, который еще не слился с Логосом, драма единичного сенсуального впечатления, ищущего всеобщности, без которой оно не может стать изреченным, логически обоснованным.
Это драма образа, который еще не стал идеей, драма эстетического восприятия мира, оторванного от его экспериментально-математического постижения,— драма Возрождения.
Это, если применить понятия Гегеля, драма прехождения, т. е. становления в его отрицательной функции, без наличного бытия — положительного результата становления.
Драма Ньютона — продолжение драматических коллизий прошлого — древности, средневековья и Возрождения — и прообраз драматических ситуаций в неклассической науке, особенно характерных для нашего времени, для второй половины XX столетия. Ньютон — в этом его величайший вклад не только в историю науки, но и в историю цивилизации в целом — открыл зависимость мировой гармонии от локальных ситуаций, от здесь-теперь, от того, что происходит в бесконечно малых областях пространства и времени. Но он не мог найти новых, интегральных закономерностей бытия, зависимости скорости и ускорения (т. е. отношений между бесконечно малыми приращениями пути и времени) от Всего, зависимости локальных воздействий сил от структуры поля. Ньютон сделал в физике нечто аналогичное тому, что сделал Шекспир в литературе — в трагедиях Шекспира локальный эпизод поворачивает весь ход событий. Но трагедия Ньютона подобна трагедии Гамлета, увидевшего в убийстве своего отца знамение «разорванной связи времен» и не находившего новой устойчивой и общезначимой схемы моральных норм, определяющих его действия.
Ньютон не только не нашел того понятия, которое придает «внутреннее совершенство» операциям с флюксиями и флюентами, т. е. понятия предельного перехода. В дифференциальном представлении о движении, которое было антецедентом аналитической механики, он не нашел схемы начальных условий и передал богу функцию первоначального толчка, определяющего формы планетных орбит. Богу он приписал также (в той мере, в какой он отступал от феноменалистического объяснения) функцию передачи силы от тела к телу.
В своих теологических взглядах Ньютон оставил позиции традиционного теизма, но не стал деистом. Иначе говоря, он не дошел до отчетливого деистического мировоззрения Вольтера. В периоды «слабой необратимости» историческая констатация: данный мыслитель не был мыслителем другой эпохи — была бы тривиальной, но когда будущее входит в настоящее, т. е. в период «сильной необратимости», отсутствие новой интегральной схемы становится ощутимым, становится драмой мыслителя.
И наконец, в своих политических взглядах Ньютон отошел от концепции тори, от презумпции абсолютной непогрешимости короля как главы англиканской церкви, но далеко не дошел до идей просветителей XVIII в.
Таким образом, драма Ньютона состояла в том, что он вышел далеко за пределы своей эпохи и в то же время оставался в ней. Но в этом же состояла драма английской революции, продолжившей то, что было сделано Возрождением, гуманизмом, Реформацией, начавшей то, что было завершено Великой французской революцией, и в то же время ограничившей свои идеалы политическим и идейным компромиссом.
В истории науки драматическая ситуация бывает, как правило, триумфом необратимого познания. В каком-то смысле (очень далеком от буквального) слова поэта «Бог сказал: „Да будет Ньютон!“, и все осветилось» справедливы; после Ньютона мироздание действительно осветилось. Но это не было актом божественной воли. Напротив, система Ньютона — акт человеческой мысли, акт самопознания бытия. Бесконечного самопознания, бесконечного приближения к абсолютной истине. «Темные пятна на солнце ньютоновской механики» превратились из неподвижных догматов в мишень критики, требовавшей от физической картины мира большего «внешнего оправдания» и большего «внутреннего совершенства». Эта критика привела в XX в. к новому, еще более глубокому «альянсу» человека и природы.
