Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Мпольский был ранен легко, в мякоть ноги, и рана без осложнений зарубцовывалась. Вероятно, в силу этого его и положили в палату, где все уже почти поправились.
В тот момент, уже вечером, когда Мпольского привезли и он, раздевшись и облачившись в халат, устроился на своей койке, в палате шла карточная игра. Игроков и зрителей набралось до полсотни, и офицеры, как юнкера в училище, поставили у дверей палаты двух часовых: кроткого и покладистого князя Ватбольского — у него начинался табес — и прапорщика Задвижкина, шута и пария палаты.
В палате было шумно и сизо от табачного дыма. Когда шум становился слишком сильным, князь просовывал голову в дверь и кричал дребезжащим тенорком, уже неразборчивым от болезни:
— Гэспэда офицеры, я снимаю с себя ответственность!
Тогда из толпы игроков раздавался жадный и злой голос:
— Тише же, черт возьми! Вообще, господа, не понимаю… Играет десять человек, а смотрит сорок. Что за интерес смотреть на чужие деньги?
Мпольского, усталого от сумятицы и бестолковщины на распределительном пункте, этот голос почему-то раздражал, был очень неприятен. Он встал и, прихрамывая, подошел к столу, собираясь сказать, что игроки мешают спать. Могущей возникнуть неприятности он не боялся и даже хотел ее: нервы, видимо, были не в порядке.
Раздражавший его голос принадлежал пожилому офицеру — как раз он метал банк — с обритой головой, по которой змеился розовый шрам.
— В банке двести шестьдесят три рубля, — говорил офицер раздельно и четко, положив кисти больших красивых рук на край стола. — Двести шестьдесят три, — повторил он и обвел игроков взглядом.
— Наверно, продаст, — тихо сказал кто-то рядом с Мпольским. — Чертовски везет человеку!..
Но банкомет сказал:
— Даю карту.
Банк разбирали вяло.
— Осталось сто сорок, — выкрикнул банкомет. — Кто хочет еще?
Его взгляд, скользивший по лицам окружавших его офицеров, встретился со взглядом Мпольского: темные глаза с искорками азарта и страсти — с усталыми голубыми глазами.
И вместо того, чтобы, как хотел, разогнать игроков, Мпольский чужим голосом и совсем для себя неожиданно сказал:
— Дайте карту! — и сквозь толпу синих, черных и коричневых халатов протискался к столу, слыша, как вокруг него загудели голоса игроков и любопытных, не ожидавших, что банк будет покрыт. Теперь Мпольского отделял от банкомета только стол е колодою карт на нем, приготовленной так, что карту можно было стягивать легким давлением пальца. Рядом с колодой лежали и деньги — мятая кучка кредиток.
— Дайте карту! — повторил Мпольский, читая в темно-карих глазах, искрившихся, как камень «Собрание любви», жадность и страх, рассыпающиеся искорками в зрачках.
— Сначала деньги на стол, пожалуйста! — хрипловато ответил офицер. — У нас такое правило. Здесь не полковое собрание…
Мпольский из кармана штанов достал бумажник и отсчитал деньги. В картах, данных ему банкометом, было девять очков, пятерка и четверка, он выиграл. Зрители загудели…
— Тише, господа! — закричал посеревший банкомет. — Ну что за удовольствие считать чужие деньги? Чей банк?
Мпольского тащили к столу, но он ушел. Банк был сорван эффектно, с налету; внутренняя нервная дрожь, весь день не покидавшая офицера, улеглась, словно нашелся выход для накопившейся тревоги. Мпольскому не хотелось разрушать впечатления от удачи, которое он произвел. Он любил, когда ему завидовали, восхищались им. Он уже слышал, как старый в баках офицер, вероятно, подполковник, сказал о нем:
— Вот это я понимаю! Подошел, поставил, взял полтораста штук и ушел. Вот это выдержка!
Мпольский вышел из своей палаты в огромную общую палату, нескончаемо тянувшуюся направо и налево. Было полутемно. Уже погасили вечерний свет и зажгли ночники. У дверей, на свободной койке сидели князь и Задвижкин. Курили. Мпольский представился и присел к ним.
Задвижкин, круглолицый, усатый (вниз концами, как у хохла), уже с животом, который выпирал из-под халата, был владельцем иконной лавки у Ильинских ворот. Князь, худой, узколицый и длинноносый сумской гусар, всё время поеживался, запахивался теснее в свой халатик и иногда, слушая Задвижкина, бросал вопросительное, бессмысленное:
— Э-Э?
— У них лик очень аккуратный, — говорил Задвижкин. — Ангельский, можно сказать, лик… Только не православного, а католического устава.
Православный ангел — и не мужского полу, и не женского, — пояснил Задвижкин. — Прекрасную юность он олицетворяет, а полу в них нет-с. В католическом же ангеле всегда женственность есть.
— Стало быть, Заинька — католический ангел? — захохотал князь. — Отлично. Сэ ле мо! Я ей обязательно это скажу. Обязательно!..
Князь хохотал долго и так, таким странным звуком, как будто чавкал. Слышалось: «Гы, гы, гы!»
— Редкой красоты лик! — почти благоговейно произнес Задвижкин, и его лицо вдруг утратило выражение приказчичьего почтения, всё время чувствовавшееся при разговоре с титулованным гусаром. Задвижкин, видимо, позабыл о той холопской роли, которую он добровольно принял на себя в палате, больше всего на свете боясь фронта и разыгрывая из себя полуидиота. В голосе зазвучали крепкие ноты восторга: профессия выучила его понимать и ценить красоту.
— И обратите внимание, сударь, — по-штатскому обратился он к Мпольскому, отворачиваясь от князя, — обратите внимание на могущественность красоты. Даже на умирающего человека как действует! Да-с, сударь, истинная сила красота! Дар Божий. И ответственный, скажу вам, дар!
— А в чем дело? — спросил Мпольский. — Конечно, красота — сила, но я не пойму, к чему вы это говорите.
— А вот-с к чему. Вы, конечно, не знаете, а вся «Военная Гошпиталь» об этом только сегодня и говорит. В палате номер седьмой умирает один зауряд-чиновник. Фамилией его я не интересовался, а болезнь знаю: воспаление легких. Так представьте себе: задыхается человек, смерть, можно сказать, ему на грудку садится, и никакая камфара уже не помогает, а Вера Францевна придет, Заинькой ее у нас господа офицеры называют, — возьмет больного за ручку — и сразу человеку полегчает.
— Всё равно ведь помрет, если не помер уже, — почему-то брезгливо вставил фразу князь. — Эт-то всэ у вас от вэших эконок лирика!
— Не в этом центр события, ваше сиятельство! — с явным сознанием превосходства и с пренебрежением в голосе ответил Задвижкин. — Смерть, конечно, смертью. Только Господь наш Бог, Иисус Христос (он произнес это словно «его превосходительство господин генерал-майор»), попрали ее.
И снова, уже обращаясь только к Мпольскому:
