Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца
…Сын в тревоге за все, ищу прибежище в тебе. Я написал тебя здесь своей кистью, как видели мои глаза. Ты явился предо мной в праздничных одеждах. Поток этих стихов прошел через мое сердце…
…Слуга твой верный,
Мой королевич,
Тебе я крепким
Щитом останусь.
Умру, но выйдешь
Ты на дорогу!
Но если станет
Владыка желтый
Твоим владыкой —
Умри со мною!!
Служить пороку?
Так жить не стоит!
По утрам ночные сторожа докладывали сеньоре Гамильтон, что доктор Марти опять лег на заре. Мерседес качала головой. Бедный доктор, он совсем не хочет себя поберечь.
А в это время «бедный доктор», наскоро перекусив, уже начинал готовиться к лекциям. Преподаватели и ученики нескольких колледжей Каракаса уговорили его прочесть курс ораторского искусства.
Марти чувствовал, что, посвящая восторженных юношей в тайны ораторских водоворотов, он в чем-то противоречит их старому богу — ревнителю классической речи Сесилио Акосте. Но сам Акоста упрекал кубинского вольнодумца только в неосторожности. Акоста был прав. Гусман Бланко пристально следил за большелобым мамби, превращавшим свои лекции в страстные беседы на опасную тему: свобода, демократия, честь.
Вскоре Марти получил официальные письма от директоров колледжей «Санта-Мария» и «Вильегас». Они просили доктора Марти занять профессорские кафедры в их заведениях и вести курсы литературы и французского языка.
Марти улыбнулся. Он догадался, что Фаусто Альдрей приложил руку к этому делу. Да, недаром Болет так тепло говорил о нем.
Только благодаря Альдрею ему удавалось пока что ладить с Бланко. Диктатор уже не раз предлагал Марти через дона Фаусто сольную партию в придворном хоре. Кубинец отделывался общими фразами на страницах «Ла Опиньон Насьональ», а ее редактор докладывал Бланко, что Марти мало пишет «из-за болезни».
Кончалась весна, но ее великолепие было омрачено.
Акоста уже не вставал, и священники дежурили у его изголовья. Венесуэла теряла человека, который был мозгом и совестью честного либерализма, и замены ему не видел никто.
С болью следил Марти за угасанием Акосты. Немощный телом, но сильный духом вожак покидал сынов Боливара в трудное для них время. И кубинец решил поднять забрало.
Он попросил у властей разрешения на выпуск журнала «Ла Ревиста Венесолана», дипломатично обещая избегать на его страницах «страстей и вопросов внутренних споров». Бланко, по-видимому, счел, что Марти сдается, и разрешение было дано очень быстро.
1 июля 1881 года первый номер журнала появился в руках разносчиков.
Каракас смог снова убедиться, что Марти достоин своей литературной славы. «Воздадим честь чести», — писал кубинец, и никто не смог найти ни единой погрешности в его историографии.
Сам Марти тоже знал, что первый номер его журнала неуязвим. Он писал о признанном и уже умершем национальном герое Мигеле Пенья, оттачивая каждую фразу, обдумывая каждый обзац. На смену пышному стилю времен Гватемалы пришел новый, более строгий, и недаром спустя много лет исследователи творчества Марти сочли лучшей характеристикой его венесуэльской прозы написанные им же самим слова о Мигеле Пенья: «Его речь сверкала четкими, смелыми образами и точными, сильными словами».
…Акоста умер через неделю. А еще неделю спустя, 15 июля, Гусман Бланко потрясал гранками второго номера «Ла Ревиста Венесолана» перед носом главного цензора. Жирным синим карандашом президента были подчеркнуты строки: «Это был человек доброты и любви, знания и веры. Он придавал силу и указывал новые пути, был прозорлив и помогал видеть другим. Он воплощал красоту духа, посвящая всего себя необходимому. Он обладал великой силой искренности, которая даруется мудрецам и детям. И его перо вечно зелено. Он оставался бодрствующим, в то время когда другие спали».
Казалось, в этих словах нет ничего крамольного. Но Бланко считал иначе. Его моральный противник, человек, отказавшийся служить его Венесуэле, «обладал великой силой искренности»? Чертов старик, смущавший юнцов вместо того, чтобы сотрудничать в его прессе, «оставался бодрствующим, когда другие спали»?
«Доброжелатели» уведомили Марти о гневе Бланко и его решении: либо в следующем номере «Ревисты» слава президента получит достойный ее отзыв, либо… дорога до Ла Гуайры кубинцу знакома.
Вечером 27 июля Марти торопливо писал Альдрею: «Мой друг, завтра я уезжаю из Венесуэлы и возвращаюсь в Нью-Йорк.
Я чувствовал теплоту и щедрость сердец в этой стране, и я с признательностью отвечаю им тем же. Исполнение их надежд и ожиданий — мое желание и радость, их печаль —. мое страдание.
Я сын Америки. Я принадлежу ей. И венесуэльская земля является колыбелью той Америки, развитию, обновлению и немедленному укреплению которой я посвятил себя. Верные сыны не отрекаются от колыбели. Пусть Венесуэла скажет, как я могу служить ей».
Он взял билет на судно «Клаудиус», отходившее назавтра из Ла Гуайры. Деньги на дорогу одолжил ему один из учеников Сесилио Акосты.
СНОВА НА 29-Й УЛИЦЕ
Кармита открыла дверь, держа в руках кофейник. В гостиной все было так, словно он и не уезжал, в вазочке лежало его любимое печенье. Из-за стола, поперхнувшись, вскочил доктор Эусебио Эрнандес, порывисто обнял друга.
— Здесь так скучали без тебя, Пепе…
Письмо матери, длинное и грустное, ожидало Марти. Донья Леонора хотела сыну понятного ей простого житейского счастья. «Я знаю, — писала она, — что после этого путешествия ты увидишь, что люди одинаковы везде и что во всех углах земли есть недовольные. Вспомни, Пепе, я говорила тебе в детстве, что на том, кто вмешивается во все, судьба ставит крест».
Он печально улыбнулся. Бедная мамита, она никак не поймет, что его крест уже давно лежит на его плечах. И он будет нести его до конца.
Наутро с шумом ввалились венесуэльцы: Ника-нор Болет Пераса и его помощники по издательству.
— Сеньор президент играет в Наполеона, — рассказывал друзьям Марти. — Для полного сходства ему не хватает похода в Россию. Мешает также огромный рост, бас и черная борода. Он уже чеканит медали, где профиль Боливара лишь выглядывает из-за его профиля…
— Что ты собираешься делать теперь? — спросил Болет.
Марти встал, подошел к окну. Где-то вдалеке гудели пароходы. Что делать? Революция разгромлена. Говорят, только в Тампе и Кайо-Уэсо — населенных кубинцами городах Флориды — патриотические клубы еще продолжают активно работать. С Кубы нет известий. Здесь, в Нью-Йорке, газеты кричат о трагедиях. Президент Гарфильд получил пулю в спину и медленно умирает. Рабочие проводят стачку за стачкой. Люди теряют веру в незыблемость конституционных свобод. Рушатся замыслы Джефферсона, который мечтал о новом обществе без разительных контрастов. Капитал наступает… Что делать?
