Наталья Муравьева - Гюго
Будущее должно быть светлым. «Золотой век впереди» — Гюго согласен с этим убеждением Сен-Симона. Но как далека от «золотого века» реальная Июльская монархия, Франция 1834 года!
По всей стране катится эхо апрельского восстания лионских ткачей. Доведенные до отчаяния нечеловеческими условиями труда, они поднялись, взяли ружья и пошли на баррикады. Восстание было подавлено бесчеловечно. Солдаты расстреливали пленных, взрывали дома повстанцев.
Париж откликнулся на зов Лиона. 12 апреля он покрылся баррикадами. Три дня шли уличные бои. И они закончились, как и в июне 1832 года, расправой над побежденными. Правительственные войска, подстрекаемые властями, озверели. Убивали не только пленных; расстреливали, кололи штыками, избивали прикладами женщин, детей, стариков. Париж не забудет зверств на улице Транснонен.
«Называется ли Франция республикой, называется ли она монархией, народ все равно страдает — это бесспорно», — пишет Гюго в своей новой повести «Клод Гё».
Еще в 1832 году, когда он прочитал судебный отчет о деле рабочего Клода Гё, Гюго пытался вмешаться в это дело, помочь Клоду, защитить его, предотвратить казнь. Он послал королю просьбу о помиловании осужденного. Но казнь свершилась.
И теперь после кровавых событий в Париже Гюго вернулся к этой теме: «Мы считали своим долгом подробно рассказать историю Клода Гё, ибо мы уверены и том, что любой отрывок из этой истории может послужить вступлением к книге, в которой решалась бы великая проблема народа XIX века…»
«Посмотрите на Клода Гё, сомнений нет — это человек со светлым умом и чудесным сердцем. Но судьба бросает его в общество, которое устроено так дурно, что он вынужден украсть; затем общество бросает его в тюрьму, устроенную так дурно, что он вынужден убить.
Кто же поистине виновен?..
Автор этих строк попытается ответить на этот вопрос…»
Виктор Гюго обращается к «праздноболтающим» политикам:
«Депутаты центра, депутаты крайней правой и депутаты крайней левой, знаете ли вы, что народ страдает?..
Народ голодает и мерзнет. Нищета толкает его на путь преступлений и в пучину разврата. Пожалейте же народ, у которого каторга отнимает сыновей, а дома терпимости дочерей. У нас слишком много каторжников и слишком много проституток.
На что указывают эти две общественные язвы?
На то, что весь государственный организм в целом заражен тяжелым недугом…
Вы плохо лечите эту болезнь. Изучите ее хорошенько… Одна половина нашего законодательства — рутина, другая — шарлатанство…
Разрушьте вашу старую и нелепую градацию преступлений и наказаний…
Подумайте же о народе. Дайте детям школы, а взрослым — работу».
В повести «Клод Гё» Гюго развивает гуманистическую тему, выдвинутую им в «Последнем дне приговоренного». Прошедшие пять лет с их опытом революции не прошли для писателя даром. Если прежде он ратовал за «человека вообще» и против смертной казни «вообще», то теперь и защита его и обличение получили определенный социальный адрес. Громче, смелее, яснее, чем в прежних его произведениях, звучит здесь протест против действительности Июльской монархии.
«Клод Гё» гораздо суровее, проще, лаконичнее, чем прежние его произведения. Романтик Гюго создал реалистическую повесть.
Социальная тема, судьба обездоленных в современном обществе все больше начинает волновать писателя, он продолжает собирать материал для большого романа… Падшая женщина. Каторжник. Страдающие дети. Юноши, умирающие на баррикадах во имя будущего.
Обо всем этом он еще заговорит в полный голос. Все новые жертвы несправедливого общества гибнут на его глазах. Все новые заметки появляются в его записных книжках.
* * *Во Французской Академии освободилось кресло: умер один из старых ее членов. И Виктор Гюго выдвинул свою кандидатуру.
По установившимся исстари правилам кандидат перед выборами должен нанести визиты своим будущим избирателям. Академиков около четырех десятков.
Трудно переступать порог дома заведомых противников, но приходится. Один из наиболее влиятельных среди них — старый литератор Жуи. Это классик-коммерсант, издатель газет и автор многочисленных трагедий, их пишут для него литературные поденщики, «негры». Старый волк поучает дерзкого романтика:
— Поэзия — это язык богов, а вы хотите превратить его в язык смертных. Нет. Я не буду за вас голосовать.
Гюго едет к Тьеру. Этот историк получает все больший вес в политических кругах. Тьер, выпрямившись во весь свой маленький рост, так и сыплет словами. Он ободряет кандидата и, кажется, готов милостиво похлопать Гюго по плечу:
— Вы обязательно попадете в Академию, я в этом те сомневаюсь, но, к сожалению, в этот раз я уже обещал голосовать за другого кандидата.
Дряхлый Рэйнуар не соизволил даже пригласить Гюго в дом, разговаривали в саду.
— Слишком рано вы, молодой человек, начали получать премии, — шамкал старый академик, толкая тачку с сухими листьями, — не торопитесь, у вас еще все впереди.
Другой академик посоветовал Гюго приняться не спеша за какое-нибудь произведение в классическом духе и постараться написать его «как следует», без погрешностей против правил.
Можно ли было после всего этого ожидать успеха?
Выборы состоялись 18 февраля 1836 года. Виктор Гюго получил только два голоса, «бессмертные» предпочли великому поэту некоего Дюпати, автора веселеньких водевилей и комедий.
* * *На высоком, ясном лбу и в уголках рта появились первые морщины, во взгляде Гюго все больше озабоченности.
Новый, 1837 год несет новые печали. 20 февраля в Шарантоне, лечебнице для душевнобольных, скончался Эжен. С похоронами близкого человека как будто теряешь какую-то частицу своего «я». А Эжен был когда-то одним из самых близких. Неразлучный товарищ детских игр.
Гюго пишет стихи на смерть брата. Они войдут в его новый сборник «Внутренние голоса». «Медная струна» звучит в этой книге слабее, чем в прежних поэтических сборниках Гюго.
О, муза, подожди! Ты гимны можешь петь,
В которых слышится торжественная медь;
Ты, муза истины и права, ты, как пламя,
Могла б испепелять, горящими словами,
Что вырываются, как искры, из души.
Но нет. Твой срок придет. Пока же не спеши.
Нужно, чтоб поэт «умел подниматься над волнениями жизни, оставаясь непоколебимым, суровым и доброжелательным… быть порой снисходительным, а это трудно, — и всегда беспристрастным, а это еще труднее; чтобы в сердце его жило сочувствие к революциям, заставляющее гнушаться мятежа, и глубокое уважение к народу, соединенное с презрением к толпе, чтобы разум его не делал никаких уступок ни мелкой злобе, ни тщеславию… чтобы он мог приветствовать трехцветные знамена, не оскорбляя геральдических лилий…», — пишет Гюго в предисловии к новому сборнику.
