Александр Големба - Грамши
Представь себе мое положение сегодня: я живу… в одной немецкой семье, которая не знает моего настоящего имени и не знает, что я депутат-коммунист; я разыгрываю из себя серьезного-пресерьезного профессора, меня очень уважают и так пекутся о моем покое, что это даже раздражает.
Из письма от 18 августа 1924 года.
У меня такое чувство, что я нахожусь в привилегированном положении, потому что ныне волей судеб мне было отведено одно лишь счастье. Моя любовь к тебе слишком сильна, слишком интенсивна, наши жизни настолько слиты, что я не могу освободиться от этих грустных мыслей. Вот. А потому у моего счастья немного вытянутая физиономия. Работы очень много, но она не такая, которая могла бы захватить всю жизнь и все помыслы. События развиваются неумолимо. Нужно реорганизовать партию, которая слаба и в целом работает очень плохо. Я вхожу в политический центр и являюсь генеральным секретарем; должен был бы быть и редактором газеты, но не хватает сил. Я еще малоработоспособен. А надо бы контролировать все, следить за всем. Завтра я выезжаю в Милан и Турин, посмотреть, как работают эти две крупнейшие наши организации. У нас не хватает руководящих работников, особенно в Риме. Собрания, в которых я участвую, радуют преданностью и энтузиазмом товарищей, но в то же время настраивают пессимистически: не хватает общей подготовки. Ситуация складывается превосходно для нас: оппозиционные группы организуют движение военного характера и вооружают… наших товарищей. Фашизм раскалывается, он точно обезумел, не может осуществить ни одного политического мероприятия… Все оборачивается против него. Но развитие событий будет относительно медленным, потому что нас еще слишком мало и мы слишком плохо организованы.
Из письма от 18 сентября 1924 года.
…здесь мне нужно было бы много работать, но не всегда удается сделать то, что нужно. До самых последних дней я был относительно спокоен: мог передвигаться довольно свободно, хотя и с большими предосторожностями. Каждую неделю проводил три-четыре собрания как с руководящими кадрами партии, так и с товарищами из местных организаций. Собрания очень интересны, особенно е рабочей массой. Беседы, споры, информации, проблемы, которые надо решать, принципиальные и организационные вопросы, которые надо улаживать. Тяготение к нашей партии исключительно велико: за месяц пропаганды мы почти утроили число членов, тираж газеты за три месяца вырос на 1200, на нашу литературу громадный спрос, вокруг наших ячеек воссоздаются профсоюзные организации. Чрезвычайный успех имеет наша пропаганда среди крестьян. Наша аграрная секция отпечатала 2000 членских билетов для Национальной ассоциации в защиту крестьян, а из одной только Сиенской провинции запросили 5000 билетов. Все это, конечно, не означает, что мы вышли из затруднений. Партия продолжает фактически, если не юридически, оставаться нелегальной: каждое обнаруженное собрание разгоняют, товарищей арестовывают и по нескольку дней держат в тюрьме. Надо быть очень осторожным в связях, во встречах с товарищами, которые работают в партийном аппарате, чтобы избежать провала, конфискации и уничтожения архивов и бумаг. Раньше меня оставляли в покое, но после убийства депутата-фашиста Казалини я оказался под надзором: на днях меня узнал один туринский фашист и указал на меня группе своих дружков; полиция «с целью защиты» начала тщательно следить за каждым моим шагом, что вынуждает меня тратиться на автомобили, вместо того чтобы пользоваться трамваем, когда надо ехать на какое-нибудь собрание. Не могу написать тебе о куче разных вещей, потому что не доверяю почте. Опыт нашей работы в Италии исключительно интересен и непрестанно выдвигает все новые проблемы, требующие разрешения.
Из письма от 10 ноября 1924 года.
…вот уже три дня как я вернулся из Сардинии: застал здесь два твоих письма. Мне пришлось бы написать целый том, чтобы рассказать обо всех впечатлениях этих дней. События развиваются молниеносно, причем в таких причудливых формах, что для того, чтобы дать им оценку, понятную тем, кто не живет в Италии, не варится в самой гуще, понадобилось бы систематизированное исследование психологии фашизма, знаменующего острую фазу стремительно быстрого распада буржуазного общества, который происходит в момент, когда пролетариат еще недостаточно организован для захвата власти.
Деморализация, подлость, коррупция, преступность приняли неслыханные размеры: мальчишки и дураки оказываются хозяевами политического положения и плачут или сходят сума под грузом исторической ответственности, которая внезапно легла на плечи этих честолюбивых, безответственных дилетантов, трагедия и фарс чередуются на сцене без всякой взаимосвязи; хаос достиг пределов, казавшихся немыслимыми даже для самой разнузданной фантазии.
Иногда у меня создается такое впечатление, что я сам словно тростинка в этом историческом урагане, но у меня достаточно энергии, чтобы сохранять, насколько возможно, хладнокровие и делать то, что я считаю нужным… Дорогая, может быть, все дело в том, что мне не удается представить себя в роли отца. У себя на родине я долго играл с одной четырехлетней племянницей… Я словно вернулся к своему детству и три дня развлекался всем этим больше, чем визитами местной знати, в том числе фашистов, которые являлись ко мне весьма важно и торжественно, чтобы поздравить с тем, что я… депутат, хотя и депутат-коммунист.
«Сардинцы идут в гору!…Э-э! Жми, Парис! Вперед, Сардиния!» Весело, конечно. Но пришли также члены местного Общества взаимопомощи, объединяющего ремесленников, рабочих и крестьян, и, подталкивая своего председателя, которому вовсе не хотелось нарушать аполитичность общества, задали мне много вопросов: о России, о том, как работают Советы, о коммунизме, о том, что такое капитал и капиталисты, о нашей тактике по отношению к фашизму и т. д. Эта встреча была очень интересной, потому что если, с одной стороны, она показала мне, насколько распространены предрассудки и как отстала итальянская деревня, то, с другой стороны, выявила глубину существующего недовольства и огромную притягательную силу России. «Мы все хотим быть русскими!» — с этим согласился даже председатель, хотя и со многими «э-э». Когда я приведу в порядок свои воспоминания, опишу тебе несколько характерных для здешней жизни эпизодов.
Из письма от 26 ноября 1924 года.
Через несколько дней уеду снова и пробуду в Милане по меньшей мере дней пятнадцать. Работаем, не переводя дыхания. Политическое положение сложилось так, что мы вынуждены вести кропотливую, но в целом гигантскую работу. Пролетариат пробуждается и вновь обретает сознание своей силы; еще явственнее пробуждение крестьян, экономическое положение которых ужасно. Но организовать массы еще трудно, и партия в целом — ее ячейки и деревенские группы — тяжела на подъем и медленно работает.
