Нерин Ган - Ева Браун: Жизнь, любовь, судьба
«Чаперль»
Таким взволнованным Ева Гитлера еще никогда не видела. Красные пятна на щеках, слипшаяся от пота пресловутая челка, трясущиеся руки. «Фрейлейн Браун, я еще раз счастливо отделался… — Тут его голос предательски дрогнул, он отвернулся и невидящим взором уставился в зеркальные окна вагона-ресторана спецпоезда. — Только что я узнал, что в «Бюргербройкеллере» взорвалась бомба».
По традиции Гитлер ежегодно произносил речь перед участниками неудавшегося «пивного путча»[66]. 8 ноября 1939 года повод для выступления, казалось, был значительнее, чем обычно, — все-таки первая годовщина первой попытки государственного переворота во время войны. Тем не менее Гитлер был на удивление краток и, фактически скомкав речь, покинул зал раньше, чем это предусматривалось по графику. Из-за его поспешного ухода Ева Браун и Герда Остермайер едва не опоздали на поезд и успели прибежать на вокзал буквально в последнюю минуту. О попытке покушения Гитлер узнал по радио, когда спецпоезд уже подходил к Аугсбургу. Семь высокопоставленных функционеров НСДАП погибли, 63 ранены осколками бомбы замедленного действия. На следующий день старшая сестра позвонила Еве из Берлина и сообщила, что в числе раненых оказался их отец, к этому времени он уже окончательно примкнул к тем, кого сравнительно недавно считал своими противниками. Через два года после того приснопамятного дня, когда Фриц Браун, возмущенный публикацией в чешском журнале «Паненка» фотографии Евы, устроил средней дочери скандал, он вдруг решил вступить в НСДАП и 1 мая 1939 года получил партийный билет № 5021670. Более того, он даже стал функционером среднего звена, а окружное партийное руководство быстро удостоило отца возлюбленной их фюрера звания «доверенного лица, допущенного к партийным секретам», что, естественно, автоматически вынудило его принять своего рода обет молчания, подкрепленный подпиской о неразглашении этих секретов. С Евой он, видимо, помирился, так как наверняка не без ее участия ему выдали новый партийный билет за номером 1488. Отныне он, ранее резко отрицательно относившийся к нацизму, был зачислен в разряд «старых борцов» и получил допуск на ежегодные торжественные собрания в «Бюргербройкеллере». Теперь он в изодранной в клочья, окровавленной партийной униформе лежал на полу знаменитой пивной и тихо стонал. Команда спасателей извлекла его из-под обломков рухнувшего потолка и немедленно отправила в больницу.
Позднее отец Евы объяснял столь резкую перемену своих политических взглядов необходимостью поддерживать мир в семье и сильным давлением со стороны начальства. Но, безусловно, решающую роль здесь сыграли внешнеполитические успехи Гитлера. Ведь сам Фриц Браун однажды откровенно заявил: «Как я могу придерживаться иного мнения, когда Гитлер присоединил к нам Австрию, Судеты и Мемель[67] и одержал победу над Варшавой, Парижем и Осло».
После вступления отца в НСДАП, влияние Евы в Оберзальцберге еще более усилилось. Привилегированное положение позволило ей теперь регулярно приглашать к себе родителей и сестёр. Гретль разрешили иметь собственные апартаменты. А после отъезда леди Митфорд из Германии у Евы больше не было достойных соперниц.
Летом 1940 года Гитлер в последний раз посетил Байрейтский фестиваль и с тех пор не поддерживал никаких отношений с Винифред Вагнер. С Евой же Гитлер, напротив, еще более сблизился и, чем трагичнее становилась ситуация, тем чаще он искал прибежища в «Бергхофе», где присутствие заботливой возлюбленной позволяло хоть на какое-то время забыть о неотвратимо приближающемся страшном конце.
Обслуживающий персонал в «Бергхофе» именовал теперь Еву не иначе, как «шефиня». Бе так и называли за глаза. Но публично ее имя никогда не произносилось, в лучшем случае шепотом только инициалы. Сплетение начальных букв имени и фамилии возлюбленной фюрера в форме кленового листка — эту монограмму придумала лично она — красовалось почти на всех ее вещах. Гитлера Ева в разговорах по-прежнему называла «шефом», «фюрером» или просто «АГ». Он, в свою очередь, часто ласково именовал ее «Чаперль». Так в Вене принято обращаться к любимым существам.
Ева стала настоящей дамой, изысканностью манер, элегантностью и самоуверенностью затмевающей всех женщин в Оберзальцберге. С годами она сделалась еще красивее.
«Ее никак нельзя было назвать красавицей с обложки модного журнала, — вспоминает Траудль Юнге, впервые увидевшая возлюбленную Гитлера в 1943 году. — Ее туалеты демонстрировали не столько богатство, сколько хороший вкус. Волосы она слегка подкрашивала, хотя была натуральной блондинкой. Обилие косметики уравновешивалось ее удачным подбором. А какая у нее была грациозная походка!»
У Евы была целая коллекция туфель, которые она заказывала в Италии и которые щедро дарила сестрам и подругам. Но особенно она обожала драгоценности. Часто Ева намеренно надевала подчеркнуто скромное платье, чтобы на его фоне эффектнее смотрелся роскошный браслет или бриллиантовое колье.
В 1944 году Ева попала в категорию «лиц, обязанных нести трудовую повинность», и вернулась на свою прежнюю должность в фотоателье Гофмана. Гитлер был крайне щепетилен в подобных вопросах. Он искренне полагал, что нельзя делать никаких исключений из неукоснительно действовавших для всех правил, и неприятно удивился бы, узнав, что Ева очень редко появлялась на своем рабочем месте. Действительно, едва ли кто осмелился заставить по-настоящему работать возлюбленную Гитлера. Для нее отбывание трудовой повинности являлось простой формальностью.
«Завивку она делала не меньше одного раза в день, — рассказывает парикмахерша Милла Шеллмозер, — и была очень нетерпеливой и раздражительной. На чай давала мало и неохотно». Ее парикмахер Бергард сообщил автору, что каждый день приходил к ней домой около двух часов и что она никогда не говорила ни о войне, ни о политике. Позднее он отправился вместе с Евой в Берлин и там поселился в рейхсканцелярии. А Милла Шеллмозер вышла замуж за личного парикмахера Гитлера Пауля Рота. «Гитлер вызывал меня к себе ровно в полночь. Прическе он придавал очень большое значение. Брился он обычно сам».
С годами хозяйка Берхтесгадена сильно изменилась. «Я не узнавала своей сестры, — уверяет Ильзе Браун. — Чувствовалось, что она полностью попала под влияние Гитлера, У Евы испортился характер, она стала надменной и вела себя порой как настоящий деспот. Близкие были просто поражены ее бестактностью». «Тесное общение с сильными мира сего делает человека эгоистом. Порой он становится очень жестоким. Ева раздает свои старые платья с таким видом, будто она — королева, а мы — презренные слуги». Свои мысли Ильзе тогда, естественно, опасалась высказывать вслух, она только записывала их в дневник. В письме к старшей сестре, постоянно испытывавшей финансовые трудности, Ева обещала ежемесячно посылать ей десять марок. Она прямо заявила, что не собирается досаждать Гитлеру просьбами помочь ее семье. «Я считаю, это неприлично».
