Федор Раззаков - Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Чиновник, обнаруживший, что у него нет головы, вел себя соответствующим образом: звонил домой и спрашивал у жены, не оставил ли он там свою голову. Та, естественно, была в шоке. Потом вызывал свою секретаршу (В. Горшенина) и начинал допытываться у нее: не замечает ли она в его внешности каких-нибудь изменений. Та отвечала: да нет, все нормально. То же самое говорил и ревизор, появлявшийся в кабинете чиновника, чтобы проинспектировать его учреждение. В итоге Петр Сидорович изумлялся: «Да что они, ослепли, что ли?» После чего приходил к следующему выводу: «А! Черт с ней, с головой!» – и принимался как ни в чем не бывало подписывать бумаги.
Заканчивалась миниатюра словами Н. В. Гоголя (впрочем, и сама миниатюра была неким плагиатом его «Носа»). На сцену выходил Райкин, лукаво улыбался и обращался к залу со следующими словами: «Непостижимо! Но кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают!»
Кстати, у Гоголя была позаимствована и другая миниатюра в этом спектакле – «Наш знакомый». В этом случае Райкин и Поляков вспомнили про «Ревизора», перенеся его главного героя – Ивана Александровича Хлестакова – в современные дни, то есть в первую половину 50-х годов XX века, на территорию СССР. Современный Хлестаков возлежал на сцене на большом кожаном диване и рассказывал зрителям о своей успешной жизни и карьере: начальственный кабинет, секретарша, по воскресеньям футбол, дача, полезные знакомства. «Я с самим Козловским на дружеской ноге! – объявлял Хлестаков, имея в виду знаменитого тенора Ивана Козловского. – Ну что, говорю, брат Козловский? Все еще поешь? Ну пой, пой. Я не возражаю».
Далее Хлестаков рассказывал о том, как он руководит своим учреждением. На словах это выглядело следующим образом: «Засучим рукава, поднатужимся – и выполним план не на двести процентов, а на восемь тысяч восемьдесят шесть». Далее он признавался, что спуску никому не дает: «Я ведь и на себя не посмотрю! Я в случае чего сам на себя анонимку хлоп – и все!» Таким образом авторы интермедии бичевали очковтирателей, клеветников, работников, использующих свое служебное положение.
Впрочем, одними безголовыми руководителями и чиновниками-очковтирателями дело в спектакле «Смеяться, право, не грешно» не ограничивалось. Были там и другие объекты высмеивания: например, некий лектор – большой «ходок», любитель дамского пола (интермедия «Любовь! Любовь!»). Он с большим воодушевлением читал с трибуны лекцию о моральном облике советского человека, когда в разгар выступления к нему подходил организатор мероприятия и сообщал, что к нему пришла жена. Тут же из другой кулисы выходил еще один человек, который объявлял то же самое: дескать, и к нему пришла женщина, которая назвалась женой лектора. Уличенный в многоженстве, «борец за нравственность» тут же сворачивал лекцию по «техническим причинам».
Итак, спектакль «Смеяться, право, не грешно» вышел в свет в самом начале 1953 года. Как раз в то самое время, когда вся страна обсуждала так называемое «дело врачей»: арест большой группы кремлевских эскулапов, которых советские власти обвинили в том, что они виновны в неправильном лечении, повлекшем смерть отдельных кремлевских руководителей, в частности А. Щербакова и А. Жданова. Отметим, что это дело принято называть антисемитским, поскольку часть арестованных врачей были евреями, которых обвинили в еврейском буржуазном национализме и сотрудничестве с еврейской антисоветской организацией «Джойнт». На самом деле из 37 арестованных большая часть были русскими: П. Егоров (бывший начальник Лечебного управления Кремля), В. Виноградов, В. Василенко, А. Федоров, Г. Майоров, А. Бусалов, Б. Преображенский, Н. Попова, Р. Рыжиков, М. Егоров, В. Закусов и др. Однако, как это обычно бывает, даже наличие одного еврея в любом списке пострадавших от репрессий (а в «деле врачей» их было больше десятка) приводит к тому, что подобные дела тут же выдаются за антисемитские. Например, когда в начале 60-х советские власти начнут аресты подпольных «цеховиков», среди которых тоже было много евреев, эти аресты на Западе также будут преподноситься как антисемитские.
«Дело врачей» привело к возникновению в еврейской среде слухов о том, что власти готовят широкомасштабную акцию – выселение евреев из Центральной части России за Урал. Якобы уже готовы тысячи железнодорожных вагонов, в которых евреи должны были отправиться к месту своей ссылки. На самом деле ничего подобного не планировалось, да и не могло планироваться ввиду бредовости этой акции. Впрочем, это был не единственный бред в этой «утке» – там вообще все было доведено до абсурда. Как говорил когда-то мастер подобной пропаганды – нацистский министр Геббельс: «Чем больше лжи в информации – тем больше вероятность того, что она западет людям в души». Как пишет Г. Костырченко:
«Утверждается, что эта акция (депортация евреев. – Ф. Р.), уже детально подготовленная – по всей стране домоуправлениями и отделами кадров предприятий были вроде бы составлены миллионы листов списков евреев (ни один из этих списков потом так и не был найден), – намечалась Сталиным на март 1953 года… Говорят также, что депортация будто бы должна была сопровождаться публичным повешением «врачей-вредителей» на Красной площади в Москве и массовыми казнями евреев в других крупных городах страны, а также специально организованными властями крушениями составов с евреями на пути их транспортировки в концлагеря по Транссибирской магистрали, кстати, единственному и потому стратегическому железнодорожному пути, связывавшему центр с Дальним Востоком. Причем, по версии авторов этих холодящих душу сценариев, пригодных разве что для постановки триллеров, устраивать диверсии на железной дороге, а также творить самочинную расправу над депортируемыми должны были сформированные властями летучие отряды «народных мстителей»…
Думается, что масштабы антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 года, были предельно допустимыми в рамках существовавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом, не говоря уже о проведении еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью радикальных политических и идеологических преобразований (легализация антисемитизма, а значит, и введение расовой политики, отказ от коммунистической идеологии, освящавшей государственное единство советских народов, и т. д.), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями. Ибо зверь стихийного антисемитизма мог вырваться на свободу, и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных катаклизмов. Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. Да и по складу своего характера он не решился бы открыто выступить против евреев, хотя в душе, особенно в последние годы жизни, мог быть, что называется, патологическим антисемитом. Поэтому вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца, был обречен пережить муки психологической амбивалентности, которая, возможно, и ускорила его конец…»
