Руаль Амундсен - Моя жизнь. Южный полюс
Второй случай тоже произошел в Теллере и являлся, на взгляд Нобиле, гораздо более серьезным, так как здесь была задета наиболее резко выраженная его черта, то есть личное самолюбие. Случай произошел в тот день, когда вытаскивали на берег моторы «Норвегии». Все люди были усердно заняты вытаскиванием этих тяжелых машин со льда на берег. Это была тяжелая работа, в которой приходилось участвовать всем до одного, как начальству, так и подчиненным. Пока все трудились, журналист экспедиции Рамм вдруг заметил, что Нобиле стоит в стороне, заложив руки в карманы брюк. Рамм не выдержал.
Рассердившись при виде человека, ничем не занятого во время такой работы, он сказал Нобиле: «А вы почему не работаете?» Нобиле с большими подробностями рассказал о происшедшем Элсворту и мне, возмущаясь и находя, что такое замечание является невыносимым оскорблением по отношению к нему как офицеру итальянской армии. Я ответил на это Нобиле, что звание итальянского офицера не имеет ничего общего с должностью капитана на борту «Норвегии», что он, Нобиле, по-моему, преувеличивает значение минутной вспышки скверного настроения Рамма при весьма трудных обстоятельствах, но тем не менее я согласился, что Рамм сказал лишнее, и обещал предложить последнему извиниться, если найду, что рассказ Нобиле соответствует действительности, но, переговорив с Рисер-Ларсеном, я оставил это дело без последствий.
Затем Нобиле стал жаловаться на наше толкование контракта относительно экспедиции. Он несколько раз повторял, что он «итальянский офицер» и что мы не оказывали ему уважения, подобающего его рангу. Я снова с раздражением указал ему, что пока он принадлежит к составу экспедиции «Норвегии», он не итальянский офицер, а только участник экспедиции. Я сказал ему, что наша экспедиция вовсе не является официальным предприятием какого-либо правительства, а наоборот, создана исключительно по личной инициативе Элсворта и моей. Нобиле был приглашен в экспедицию совсем не в качестве представителя итальянского правительства, а как частное лицо, компетентное в дирижаблях и управлении ими и поэтому являвшееся самым подходящим человеком, какого мы могли найти для ответственной, но подчиненной должности капитана.
Недовольство Нобиле продолжалось и после этого свидания. Несколько дней спустя он встретил Элсворта на телеграфной станции, и в «блокгаузе» состоялось новое свидание. На этот раз Нобиле начал дискуссию весьма авторитетным тоном. Он потребовал полного и безусловного признания его третьим начальником экспедиции и к этому дерзкому требованию добавил, что имя его должно стоять наравне с именами Элсворта и моим под статьями для «Нью-Йорк Таймс», а также в книге об экспедиции. Тогда я прочел ему телеграммы, полученные Элсвортом и приведенные выше, указав, что они точно ограничивают его положение как участника экспедиции и его право писать о ней.
Тут Нобиле разразился тирадой, полностью обнаружившей все его намерения и честолюбивые чувства, которые овладели им с первого же момента его связи с экспедицией. Эта чувствительная речь показала, что он с самого начала носился с мечтами о величии. Его тщеславие, подкрепленное честолюбием, создало у него в мыслях представление об огромном значении его особы в нашем деле, которое не соответствовало нашим устным условиям при найме, а также точным пунктам в его письменном контракте. Самому себе он казался настоящим великим исследователем, в порыве внезапного вдохновения возымевшим мысль перелететь через Северный Ледовитый океан. Тогда он сконструировал дирижабль для осуществления этого полета, а потом пригласил (по причинам совсем уже непонятным) двух сравнительно мало известных личностей, по имени Элсворт и Амундсен, и в конце концов с триумфом перелетел через Северный полюс на глазах всего мира, не спускавшего с него взоров, пока длился этот неслыханно отважный полет.
По-видимому, сильнее всего оскорбляло Нобиле полнейшее равнодушие Элсворта и мое к овладевшей им туманной романтической мечте и то, что мы неизменно обращались с ним, как с простым смертным, от которого требовали исполнения работы, как от всякого другого участника экспедиции, и соблюдения устных соглашений и письменных контрактов, досадным образом мешавших ему претворить мечту о славе в осязательную действительность.
Оглядываясь теперь на то, что произошло с самого начала, я при помощи воображения и присущего мне чувства юмора понимаю, каким образом могла возникнуть у Нобиле такая идея, хотя объяснение это в лучшем случае не делает особой чести здравому смыслу и всему характеру Нобиле. Сцена в Риме при передаче нам «Норвегии» была, несомненно, способна разжечь и довести до белого каления пылкое латинское воображение. Передача дирижабля была использована в качестве повода для демонстрации итальянских национальных чувств. Площадь была запружена сотнями народа. Присутствовал сам Муссолини. Всюду развевались флаги и раздавалась музыка.
Быть может, в такой день было бы слишком жестоко требовать, чтобы Нобиле не вообразил, что его официально чествуют как исследователя и что он своей персоной является представителем славы и мощи итальянской нации. Хотя ему и было известно, что экспедиция эта не официальная, а частная (и он это знал), и что он не является ее начальником, а только наемным подчиненным (это он тоже признавал), тем не менее можно признать естественным и простительным, если в тот день Нобиле особенно остро почувствовал свое собственное достоинство. Его ограниченность обнаружилась прежде всего в неспособности умерить в последующие недели свои чувства и мечты, дабы привести их в соответствие с условиями действительности. Во всяком случае, в Номе, в начале июня, пора было бы ему очнуться от головокружения, охватившего его в тот сумбурный день, в последних числах марта, в залитой солнцем Италии.
По мере того как Нобиле произносил свою речь перед Элсвортом и мною, я в конце концов потерял последнее терпение при обнаруженном Нобиле ребячестве и полном отсутствии здравого смысла. Когда он закончил свою речь напыщенной фразой: «Я отдал экспедиции свою жизнь, я нес всю ответственность за полет», – мною овладела ярость. Этот глупый фантазер, этот влюбленный в военную форму итальянец, шесть месяцев тому назад столько же думавший об арктической экспедиции, сколько о том, чтобы сменить Муссолини на посту премьер-министра, стоял теперь передо мной и выкрикивал мне в лицо такую наглую ерунду, мне, с моими тридцатью годами работы по исследованию полярных стран, и желал быть на равной ноге с нами во всем, что касалось выработки плана и осуществления трансполярного полета, да еще городил идиотскую чушь, будто он отдал всю жизнь экспедиции и нес за нее всю ответственность, – это было свыше моих сил!
