М. Новоселов - Николай Эрнестович Бауман
«Явившись к Вележеву, он (Бауман. — M. H.) рассказал, в каком затруднительном положении он находится, навел справки о железной дороге и просил накормить. Великодушный врач ответил, что обед у него будет только через три часа, и вообще выразил удивление, что к нему обращаются с подобными просьбами. Через некоторое время он удалился под предлогом приема больных. Вслед за этим явилась прислуга и потребовала от имени барина, чтобы Бауман немедленно удалился. Вележев донес полиции. Как только Бауман вышел из села, его арестовали и отвезли в г. Задонск».
Впоследствии (1 февраля 1903 года) в № 33 «Искры» Бауман подтвердил сообщение газеты:
«Факт предательства Вележева вполне правильно изложен в № 20 «Искры». К этому могу добавить только следующее: перед началом разговора с Вележевым я спросил его, одни ли мы в квартире. Вележев ответил утвердительно, что в квартире, кроме нас, никого нет и что я могу говорить вполне откровенно. В течение нашего разговора Вележев выходил два или три раза под предлогом посешения амбулатории.
Вскоре по уходе Вележева в последний раз явилась женская прислуга и потребовала от имени барина, чтобы я немедленно удалился. Уходя, я заметил в одной из комнат находящегося в засаде дворника, который старательно прятался от моих взоров. Не прошло и восьми минут, как я вышел из квартиры Вележева, у околицы села меня арестовали. Донести мог только Вележев».
Бауман при аресте назвался мещанином Петровым и объяснил свое пребывание в Воронежской губернии поездками по торговым делам. Как только задонским и воронежским властям стало известно об аресте в селе Хлебном «неизвестного, назвавшегося Петровым, в городском платье, без каких-либо вещей… с сильно ушибленной ногой», немедленно филеры поспешили в Задонск и установили, что арестован «неизвестный, ускользнувший от наблюдения» по дороге в Задонск.
Бауман на допросах держался так же стойко к твердо, как и на следствии в Петропавловской крепости; жандармы, конечно, не получили от него никаких сообщений или признаний.
Установив, что арестованный — так долго разыскиваемый агент «Искры», местная полиция не знала, как поступить с таким важным преступником. На основании циркуляра департамента полиции о розыске Баумана, задонский исправник решил отправить арестованного искровца «в распоряжение вятского губернатора»… по этану. Между департаментом полиции и местными властями, а также и вятским губернатором происходит усиленный обмен телеграммами и запросами. Задонский исправник отправил Баумана этапным порядком в Вятку по маршруту Елец — Самара — Вятка, о чем начальник воронежского губернского жандармского управления немедленно донес департаменту полиции: «…16 февраля Бауман… отправлен из г. Задонска этапным порядком в г. Елец для дальнейшего препровождения его в Вятскую губернию…» Но департамент полиции ответил воронежскому губернатору срочной телеграммой-приказом: «Придавая личности Баумана первостепенное значение и опасаясь побега, прошу ваше превосходительство безотлагательно телеграфировать на соответствующий этапный пункт о приостановлении следования Баумана в Вятскую губернию и об отправлении его под надежным конвоем, с обеспечением полной невозможности побега, в распоряжение начальника Киевского губернского жандармского управления». Такая же шифрованная срочная телеграмма полетела из Петербурга начальнику Самарского жандармского управления: «При отправлении Киев Баумана снарядите надежный конвой, обеспечив полную невозможность побега».
Между тем Николай Эрнестович уже прошел несколько переходов по этапу, направляясь из Задонска в Елец. Впоследствии, в беседах с товарищами-искровцами во время заключения в Лукьяновской тюрьме, Бауман с самым тяжелым чувством вспоминал эти незабываемые этапные переходы.
В сравнении с этапными мытарствами даже одиночка Петропавловской крепости, по словам Баумана, была мягким наказанием: «Я насмотрелся и натерпелся на этом проклятом этапе всего: и голода, и холода, и всевозможных оскорблений, и унижений… конвойные обращались с нами буквально как с гуртом скота… а ведь по этапу гнали не только здоровых мужчин, но и больных, и женщин, и детей…» В суровые морозы, плохо одетый, среди уголовных арестантов, шел Николай Эрнестович. В эти годы правительство, желая сломить стойкость и неукротимую волю политических заключенных, отменило все льготы и предписало отправлять их «наравне с прочими, не делая никаких послаблений». Конвойные офицеры и солдаты считали не только своим правом, но как бы даже обязанностью издеваться над пересылаемыми по этапу людьми. За малейшую «провинность» били прикладами…
Эта «дорога в ад», как называл этапный путь Николай Эрнестович, была прервана внезапным изменением «пути следования арестованного первостепенной важности»: Баумана под двойным караулом отправили поездом в Киев.
В начале 1902 года начальнику киевского губернского жандармского управления генерал-майору Новицкому удалось арестовать ряд агентов «Искры», работавших в юго-западном районе России. Его агентура выследила одного из представителей организации «Искры» на юге России — В. Крохмаля{В. Крохмаль вскоре, на II съезде РСДРП, оказался в лагере меньшевиков.}. Некоторые явки в результате расшифровки писем на имя Крохмаля попали в руки жандармов.
Охранное отделение направляло всех арестованных искровцев в Лукьяновский тюремный замок, находившийся в пригороде Киева.
И как только Николай Эрнестович был привезен в киевское жандармское управление, перед ним открылись двери Лукьяновской тюрьмы.
X. ПОБЕГ ДЕСЯТИ ИСКРОВЦЕВ
Начальник киевского жандармского управления Новицкий в феврале 1902 года почти торжествовал победу. В киевской тюрьме наконец-то собран весь цвет искровской организации, так долго и тщательно разыскиваемый департаментом полиции по всему юго-западу России. Новицкий сам принимал участие в допросах, писал пространные доклады в департамент полиции и предвкушал удовольствие организовать «большой политический процесс», на котором, конечно, неоднократно будет упомянуто его имя как «своевременно пресекшего развитие крамольной деятельности». Поэтому бравый генерал старательно подбирал обвинительный материал для предстоящего «процесса искровских агентов». Новицкого сильно беспокоило лишь то обстоятельство, что по сложившимся за последние два-три года условиям в киевской тюрьме почти невозможно было поддерживать строгий тюремный режим, который изолировал бы заключенных по политическим делам от уголовных; нельзя было и полностью пресечь всяческие попытки сношений заключенных политиков с волей. Охранное отделение несколько раз обращало внимание губернатора и администрации тюрьмы на «необходимость строжайшего обеспечения невозможности побегов заключенных по делам государственных преступлений». Но губернатором Киева был в то время Ф. Трепов, сановник «несколько даже либеральных взглядов», как он любил называть самого себя; он был в некоторой мере противоположностью своему брату, печально-знаменитому мракобесу Д. Трепову. Камеры политических заключенных с санкции губернатора разрешено было держать открытыми от утренней до вечерней проверки. Вскоре политические добились открытия дверей своих камер и после ужина, то-есть до 8 и даже 9 часов вечера. Таким образом, искровцы почти весь день могли проводить на тюремном дворе, в постоянном общении друг с другом, в прогулках, беседах и даже в совместных играх — в городки, чехарду. Чтобы понять причину столь «либеральных порядков» в киевской Лукьяновской тюрьме, надо представить себе обстановку, сложившуюся в украинских и центрально-черноземных губерниях к началу 1802 года.
