Илья Дубинский - Особый счет
— Ошибаетесь, полковник. Я вас знаю. Знаю по маневрам тридцать четвертого года. Помните, когда были турки. Ваш командир бригады Евдокимов приказал вам по рации выслать батальон против засевшей в лесу пехоты. А когда подъехал командующий, вы не доложили: «Командир бригады послал в атаку батальон», а похвастались: «Я послал в атаку батальон». Мне такие вещи не нравятся!
— Однако у вас память! Евдокимов давал мне широкую инициативу, — стал оправдываться Шкутков. — И к тому же он заядлый охотник.
— Я тоже охотник, — возразил я ему. — Только охотник до того, чтобы мои приказы выполнялись точно.
Эта беседа оказалась небезрезультатной. Без трений и склок протекала наша дружная работа по сколачиванию, обучению, воспитанию тяжелой бригады.
Все ближайшие помощники работали отлично — начштаба Шкутков, замполит Зубенко, помпотех Громов, помощник по материальному обеспечению Толкушкин. Увы! Все они претерпели дьявольский удар черной руки, погубившей лучшие армейские кадры.
В конце мая меня вызвали в Москву, к Халепскому. В оперативном отношении тяжелая бригада подчинялась командующему войсками округа, во всем прочем — автобронетанковому управлению. В процессе сколачивания соединения выявилось много нужд. Разрешить их могла Москва. В АБТУ мне пришлось встретиться с начальниками всех отделов — с Лебедевым, Бокисом, Степным-Спижарным, Аллилуевым — бледнолицым, с огромными скорбными черными глазами, товарищем. Теперь-то я уж знал, что это свояк Сталина. Но когда мы с ним учились на ВАКе в 1924–1925 годах, мало кто из нас знал, что этот скромный, молчаливый командир, с техническими знаками в петлицах, — родственник Первого секретаря ЦК. Хотя с нами учился товарищ, который и мог это знать. То был небольшого роста, рыжеватый, вечно дымивший огромной трубкой Эйно Рахья — товарищ, в ночь с 8 на 9 августа 1917 года перевозивший В. И. Ленина из Выборга в Петроград. Позже он был военным комиссаром стрелкового корпуса в Виннице.
Халепский принял меня сдержанно. Я доложил ему о ходе формирования бригады. Выслушав его наставления, подарил ему только что вышедшую книжечку «Броня Советов». На прощание он сказал, что мне следует зайти в отдел внешних сношений к Геккеру.
После делового свидания с начальником я позвонил в ПУР к Круглову. Александр попросил ждать его на Арбате, против памятника Гоголю. У Круглова нарывал палец, и по дороге в поликлинику он решил встретиться со мной.
— Куча новостей! — начал он разговор с необычайно озабоченным лицом. — И очень важных. Ты внимательно следил за газетами? — спросил он, уставившись на меня черными как смоль глазами.
О чем писали газеты? 11 мая Кремль принимал активисток — жен работников тяжелой промышленности. Выдали им сорок орденов. 15 мая открылся Центральный музей В. И. Ленина. В тот же день «Правда» сообщила о награждении работников Наркомата обороны и НКВД СССР, обеспечивших образцовый порядок при проведении первомайского парада и демонстрации. Ордена были выданы Алкснису — начальнику Военно-воздушных сил, Ракитину — командиру танкового корпуса, Паукеру — начоперода НКВД, Ткалуну — коменданту Москвы, Воловичу — заместителю Паукера, Вулю — начальнику милиции Москвы и еще ряду лиц, вплоть до водителя танка Дубко.
Это награждение удивило многих. До этого еще ни разу за порядок на Красной площади не награждали никого.
24 мая «Правда» отвела всю вторую страницу кавалерии, назвав репортаж: «Наша славная лихая конница». 26 мая был опубликован законопроект о запрещении абортов. Он ставился на всенародное обсуждение. В тот же день сообщалось о награждении орденами 500 летчиков. Наградили также участников казахской декады. Газета поместила новые стихи Джамбула: «А песню лучшую свою я Сталину пропою».
28 мая газета дала фото: «Калинин и Уншлихт среди награжденных за первомайский парад». Найдя на снимке своего земляка Зиновия Воловича, я подумал: «Ну, значит, человек идеально справляется с возложенным на него большим делом...»
— Так вот, — продолжал Круглов. — Не случайно наградили многих товарищей за первомайский парад. Скажу по секрету — готовилось покушение на вождей. Какая-то сволочь, учитель из Горького, с бомбой за пазухой затесался в колонну демонстрантов. Наше счастье — вовремя его обнаружили. Троцкисты не спят. Вот до чего мерзавцы докатились, до терроризма... Вспомни снимок в газете «Правда». Президиум совещания жен. Весник и Манаенкова со счастливыми, смеющимися лицами, а вожди чем-то озабочены, строги, серьезны. Сталин, Орджоникидзе, Молотов, Калинин, Ворошилов, Каганович. Все их помыслы о пятилетке, а тут троцкисты лезут из грязных щелей. Ну, ничего, сейчас искореним всех, кто стоит на нашем пути. Если враг не сдается, его уничтожают... Мы им вождей не дадим, не дадим нашего Сталина!..
Это сообщение встревожило меня. Люди лезут из кожи, чтоб выковать надежную силу для отпора врагу, а оно, вражеское подполье, таится среди нас, не сдается, что-то затевает, действует... С восхищением подумал о недремлющих чекистах, о моем земляке Воловиче.
Мы пошли в поликлинику. С Кругловым, после перевязки, направились к выходу. И вот чудо — нам навстречу шла Флорентина д'Аркансьель. То, что она имела доступ в лечебное заведение Штаба, кое о чем говорило. Широко улыбаясь, она протянула руку. Следом за ней шел небольшого роста, упитанный, краснощекий мужчина лет двадцати пяти.
— Знакомьтесь, — сказала она. — Это мой Биби. Все же приехал из Парижа. — Посмотрев счастливыми глазами на мужа, добавила: — Это тот комбриг из Гагр, о котором я тебе говорила.
Молодой француз искоса посмотрел на меня. Поздоровался. Я познакомил чету с Кругловым. Потолковав минут пять о малозначащих пустяках, мы попрощались. Покинули поликлинику.
— Какая женщина! Где ты с ней познакомился? Вот это экземпляр! — с чисто южным восторгом воскликнул Круглов. — Вот ты сразу подумаешь: «Круглов бабник». Ничего подобного! Я музыкант, а у этой парижанки не голос — музыка...
Круглов направился к себе, я — в бюро пропусков. Спустя полчаса комкор Геккер, приняв меня радушно, вручил мне красную атласную коробку. В ней находились серебряная ручка и карандаш.
— Это вам подарок из Парижа от майора Легуэста. А! патефон с пластинками мы послали на Дальний Восток капитану Некрасову.
Григорий Штерн, доверенное лицо наркома, позвал меня к себе. Перейдя на кабинетную работу всего лишь с полка, он во время присвоения новых званий получил два ромба. Вручив мне за большие Киевские маневры подарок наркома — ручные часы, Штерн сказал:
— Стремлюсь в строй. Хочу в танковые войска. Не примете ли меня к себе на стажировку? Дадите мне какой-нибудь батальончик!
