Борис Ширяев - Неугасимая лампада
Когда принимали по списку и в книгу записывали о годах и происхождении, Петр Алексеевич ответил:
– Крестьянин.
– А как же царем стал?
– И из крестьянства царю быть возможно… Разместили по камерам. Царя со старцами в одиночку загнали и заперли. С ними попал и Нилыч.
– Тесно было, это верно, – рассказывал он, – днем-то ничего еще, сидим себе по стеночкам на мешках, а вот спать трудновато. Ложились на бочки, поплотней друг к дружке и аккурат на всю камеру. Ночью, если кому повернуться, бок затечет или по своим надобностям встать, так буди всех. Вставайте и сызнова ложитесь.
Все же в Костроме нам жилось сходственно: бабы приезжали, хлеба, пирожков привозили; не голодовали, слава Богу. Шпана тоже не озорничала. Боялись нас. Уренчане-то народ дружный и к ручному действию привычный: о масленую всегда концы на кулачки сходились и в буднее время случалось. Поди, подступись! Сунулись спервоначалу, да и отстали.
На допросы водили и в одиночку и группами. Дознаваться особенно было нечего. Дело ясное – контрреволюционное восстание. Уренчане сами не запирались. Зачем врать? Что было, то было. Только над одним вопросом пришлось потрудиться следственной комиссии.
– Кто зачинщик? Кто подстрекал царя избирать и советским распоряжениям противиться?
– Мир порешил, – слышался всегда один и тот же ответ.
Этот всеобъемлющий и вместе с тем не ощутимый реально «мир» был вполне понятен матросне, самой состоявшей из крестьян, но совершенно не уясним полуинтеллигентным горожанам, оформлявшим следствие. Им «зачинщики» были необходимы. А зачинщиков не было. В среде самих судей, они же следователи, возник раскол, и для разрешения его был вызван следователь по особо важным делам с самой Лубянки.
Вот как рассказывал о нем Нилыч:
– Обходительный был этот чиновник, вежественный. Не рыготал, как флотские. Волосы на нем долгие, как у дьячка, были, сам худощавый, все покашливал и в баночку плевал да крышечкой завертывал, больной, видно.
Позвал нас всех, на лавочки рассадил, а царя на стульчик.
– Здравствуйте, – говорит, – граждане, я вот из Москвы приехал поговорить с вами, потому что очень ваше дело интересное…
Мы молчим, а он дальше объясняет, как царя сбросили и народную власть поставили, – а вы, говорит, сами и есть народ, а против народа идете.
А мы отвечаем:
– Нет, господин-товарищ, не так. Наш царь – самая народная власть и есть, он от народа поставлен.
– Ну, – говорит, – хорошо, ваш царь истинно от народа, а Николай царь от кого? Вы его и не видели.
– И он от народа, через дедов наших, а что мы, в болотах сидючи, его не видели, в том удивления никакого нет. Другие видели.
– Так он, – говорит, – царь Николай вас казнил, угнетал и налогами разорял…
– Ничего такого мы от него не видели… Может, где в другой местности, а у нас, в Уренях, о казнях не слыхивали, а ежели и порол кого урядник, то по нашему мирскому соизволению… Насчет же налогов ты, барин, полегче. Мы их без царя-то на горбу своем узнали!
Он тогда к Петру Алексеевичу.
– Вы от какой корысти в царство вступили?
– Не по корысти, – ответствует тот, – а по мирскому решению. Послужить народу всяк повинен. От той службы отказу нет.
– Так вы не служили, а царствовали, правили и подать на себя собирали.
– Правильно ваше слово – царствовал, а только на царстве служил, закон исполнял и закона от прочих требовал. Подать же собирал, верно, однако, по согласию, как за труды полагается.
Видит барин, что не одолеть ему нас на слове. Подался. Очки снял и платочком протер.
– Дело, – говорит, – ваше очень сложное. В нем не простая контрреволюция, а большая глубина.
К чему это он говорил, не уразумели. Словно не по-нашему, словами неслыханными. А говорил долго и обещал на суде все в ясность привести.
Подошел и суд. Главными-то судьями матросы были, а барин этот, вроде как от себя, прокурором. Председатель – главный матрос, очень веселый попался и без руки. Но не злобный и не ругатель. Ругала нас больше барыня, что около него заседала.
– Гады, – кричит, – рабочего дела враги! – всех пострелять требовала и по столу стучала, даже чернила разлила.
Прокурор московский тоже нас врагами изобличал, только видно было – без злобы.
– Это враги особенные, – говорит, – с генералами и буржуями их равнять нельзя. Не та линия. И мы, – говорит, – особую линию должны взять к ним в отношении.
При конце суда с барыней очень поспорил. У самого даже кровь изо рта пошла, весь платочек измарал и ослабел.
– Делайте, – говорит, – как знаете, а я своего мнения держусь и в Москву о том сейчас же отпишу.
Отписал или нет – неизвестно. Но только после его речей матросы подобрей как-то стали и даже на злобствующую барыню покрикивали.
– Будет тебе, банка кровососная! Не официрей судим, а мужиков. Это понимать надо, кто в сознании…
Увели нас из суда затемно, а наутро опять привели.
– Встаньте, – говорит безрукий, – и слушайте нашего пролетарского революционного суда справедливое решение. Читать приговор вам будет секретарь, потому что сам я малограмотный… Потом, ежели что нужно, то словесно разъясню.
Читали приговор долго. Сначала все про революцию, что до нас не касаемо, а потом и про нас: кому что полагается, каждому в отдельности, по его заслуге.
Петру Алексеевичу определили расстрел, но тут и смягчение дали по несознательности и крестьянскому его происхождению. Снизошли на десять лет. Попу же, старцу Нафанаилу и учителю такого снисхождения не дали. Всем же прочим разные сроки: кому пять, кому восемь, а кому и все десять – наравне с царем. Так и мне десять годочков перепало. Безрукий матрос посмеивается:
– Смотрите, старцы, доживайте каждый свой срок, сколько кому лет дадено. Помирать вам воспрещено. Советскую власть не обманете…
Глава 19
Умерли, как жили
Вот отсюда и начались наши мытарства. Попа Евтихия, Нафанаила и учителя в ту же ночь расстреляли, а нас малыми партиями в разные места рассылать начали. Кое-кому и хорошо вышло, слава Тебе, Господи: на Кинешемскую постройку попали. Оно недалеко. Волга-матушка водами своими до Кинешмы донесет. А нам с царем Петром Алексеевичем Господь иной жребий указал: великие мытарства и странствия. Месяца после суда не прошло, вызывают нас восьмерых в канцелярию: царя, значит, четверых старцев подревнее, военачальников наших, что уренскими концами в бою командовали, ну и меня…
Тюремный начальник сперва бумагу нам прочел, а потом начисто все объяснил.
– Московская власть вами оченно интересуется и судебное решение про вас не укрепляет. Поедете вы все в Белокаменную столицу для нового разбора и розыска в самую главную Чеку, и требует вас туда сам товарищ Дзержинский, которому от Ленина полная власть над врагами революции предоставлена. Что вам там последует, неизвестно, но полагаю, что вас всех там шлепнут. Однако же, хлеба я вам по три фунта выдам.
