Андрей Миронов и Я - Егорова Татьяна Николаевна
Андрей, как обычно, ходил нервно из одной комнаты в другую. Набрал телефон – бросил трубку. Пошел на кухню, взял тряпку, тщательно протер аппарат, чтобы блестел, подошел к окну, посмотрел вниз – снег, мороз, люди ежатся в меховых шапках. Вошел в кухню и сказал:
– Мама, я женюсь!
– Это что, текст из новой пьесы? – спросила мама властным голосом, продолжая снимать пену с поверхности супа.
– Не надо иронизировать, я женюсь!
Мама двинулась, маленькая, животом вперед, в комнату:
– Нет! Саша, ты слышишь, что он говорит, этот идиот! Он женится! Нетрудно догадаться, на ком! – закричала фигура в голубом стеганом халате, в бигуди с сеточкой. Нос от злости заострился до такой степени, что мог зарезать кого хочешь.
– Что ты молчишь, Саша? Скажи ему!
– Маша, не кричи, не устраивай спектакль, что мне ему сказать? Я тоже женился, и даже два раза.
– На что ты намекаешь? – деспотическим тоном спросила Маша и, рассекая острием носа воздух, направила его на Андрея. – У нее нет ни гроша!
– Мама, ну мы же работаем, зарабатываем деньги.
– Почему же ты тогда у нас на машину занимаешь? Мы можем тебе и не дать!
– Зачем так… такой шантаж… я ведь отдам, – занервничал Андрей.
– Что ты в ней нашел такое, что вздумал жениться?
У Андрея мелькнула мысль: «О любви в присутствии мамы говорить неуместно, потому что любовь – только ей одной, только ей одной – маме». И он стал объяснять:
– Мне с ней хорошо. И вообще мне пора жениться, что я здесь живу на зеленом диване? Мы с ней ходим в театр, на лыжах, читаем, нам вместе хорошо, нам очень хорошо вместе! Она мне друг! У меня с ней душа на месте!
– Дурак! Ты что, не видишь, что на таких не женятся? Они ведь совершенно не умеет притворяться, маскироваться! А это в браке и в жизни необходимо! Она лепит все подряд, что ей приходит в голову. С таким характером, да еще голая! Зачем она тебе нужна?
Менакер положил руку на сердце. Миронова, продолжая монолог, почти кричала жирным голосом:
– Ты что забыл? – с бойцовской осанкой двигалась она прямо на сына. Глаза бешено блестели. – Я тебя родила! Сколько болезней ты перенес, сколько ночей я не спала, а когда уезжали на гастроли, как мы тряслись за тебя! Зарабатывали деньги, чтобы тебя прокормить!
– Перекормить, – поправил Андрей.
– Ты нам обязан всем, что у тебя есть, а ты жениться вздумал, чтобы нас разорить!.. На этой, с синим бантом! Я тебя родила! Не позволю!
– Да никто вас не разоряет! Таня самый бескорыстный человек на свете! Она говорит, что ей со мной все равно где быть: на пеньке или на льдине… Она меня любит!
– А я тебя что, не люблю? – заорала фигура в голубом стеганом халате.
– Но я же не могу на тебе жениться?!
– Саша, эта сволочь доведет тебя до инфаркта!
И пошла на кухню проверять суп. Она стояла над кастрюлей с шумовкой. Голова в бигуди с сеточкой с укоризной качалась то вправо, то влево, потом остановилась – острие носа повисло над кастрюлей. Внезапно бессознательно на поверхности бараньего бульона она увидела… сцену из «Царя Эдипа»… Софокла. Хор трубным голосом произносил: «Пусть будет счастлив царь Эдип с своей супругой Иокастой». И увидела себя девочкой, сидящей в зале и рыдающей навзрыд, закрыв лицо руками. Видение испарилось, и она как-то странно стояла, задумавшись, пытаясь вникнуть в то, что так мгновенно промелькнуло. Но на поверхности бараньего бульона появилась только пена, и надо было аккуратно снять ее шумовкой.
– Саша, скажи, что денег на машину он не получит! – орала она снова, стоя в дверях комнаты. – Он плюет на свою мать и на то, что она не разрешает ему лезть в петлю! – и пошла выключать баранину.
Андрей стоял возле окна в большой комнате, держась за занавеску. В глазах – слезы: «Мы тебя родили, мы за тебя заплатили, ты нам обязан!» – Как будто я крепостной! Их крепостной.
Не их! Мать – это дверь, через которую человек вошел в мир, и не более того! Он, правда, получил от нее какие-то генетические заболевания: родинку, картавость, гемофилию, например, но это все физика, это все – грубое тело, все же остальное – душа, дух, сердце – не имеет никакого отношения к родителям. Мать только дверь – и не более того! В основном дети болеют из-за давления на них родителей. Родители создают какой-то образ и воплощают его на своем ребенке. Как будто это их ребенок! Не их! Господь дает детей на сохранение души до шестнадцати лет! И все.
Менакер накапал валокордин, выпил и ушел в свою комнату. Миронова делала вечерние процедуры в ванной. Андрей с комом в горле подошел к телефону и тихо, чтобы никто не слышал, набрал номер.
– Але, это – я. Таня, ты не забыла Пастернака «Засыпет снег дороги, завалит скаты крыш…»?
– Нет, не забыла, Андрюш, а что?
– Ничего не спрашивай. Сейчас, когда положишь трубку, иди в свою ванную, запрись и ровно через пять минут начинай его читать, не торопись. И я тоже через пять минут, как положу трубку, начну его читать до конца. Будем вместе на территории этого стихотворения: мне необходимо побыть с тобой. Пока.
Из Петербурга приехал родственник Андрея – троюродный брат Александр Белинский. Он был режиссером и очень знаменит ленинградскими капустниками. Ему было около сорока лет. Мы с ним быстро сошлись. Он приходил к нам в театр и громко – было слышно на всех этажах – произносил: «Где моя любимая женщина?» Тут же появлялась стая артисток, поскольку каждая из них считала себя его любимой. Все бросались ему на шею, целовались, он называл их нежными именами и намекал непрозрачно, мол, скоро буду ставить телевизионный спектакль, там много женских ролей, есть шанс! Его любили за привходящую вместе с ним надежду и энергию духа. После посиделок в буфете мы шли с ним гулять по улице Горького и болтали о всяких пустяках, в основном: «кто с кем жил». У него не совсем выговаривалась буква «ж», и поэтому на этой букве всегда мелькала комедийная ситуация. На нем было совсем не новое темно-серое пальто на больших пуговицах, на голове – выцветший «бывший» кролик, ботинки оставляли желать лучшего. В нем было странное несоответствие: весь округлый – лицо, нос, рот, лоб выдающийся, пухлые детские губы, тело тоже круглое, пухлое, обтекаемое, с животиком, но шаг – как будто от другого человека. Шаг энергичного генерала на Красной площади на параде в день седьмого ноября.
Приезжая в Москву он часто просил меня:
– Одолжи мне три рубля: у богатых родственников неудобно просить.
В тот момент у меня было пять рублей, но три я ему всегда одалживала. Он не забывал эту ерундовскую услугу и, когда ему представлялся случай, всегда занимал меня в своих фильмах – поддерживал материально и морально. У него феноменальная память. Часто он приходит ко мне обедать – с аппетитом все съедает, выпивает ровно три рюмки водки, ложится на диван вверх животом, дремлет с храпком минут десять, бросает небрежно про Ленина – этот лысый картавый сифилитик! Потом я достаю с книжной полки наш любимый с ним роман «Граф Монте-Кристо», открываю на первой попавшейся странице и читаю три предложения. Он продолжает наизусть дальше и дальше… и дальше. Феномен! На этом визит кончается – он звонит по телефону, одевается и идет в следующие гости.
