Сергей Рафальский - Что было и что не было
Но — ««ходит птичка весело по тропинке бедствий…»
За горизонтом уже назревали эпохальные грозы и бури.
II
Двадцатый век приходит к концу, сквозь чад и дым мировых и — не счесть! — провинциальных войн, сквозь кровавый вихрь «величайшей из революций», уже только смутно видится в прошлом многое, не занесенное в анналы большой истории, но тем не менее, очень важное и стоющее хотя бы для вентиляции мозгов новых поколений. К сожалению, года берут свое: «Не много лиц мне память сохранила, не много слов доходит до меня…»
И тем не менее: когда прочел в напечатанном в одном из лучших зарубежных журналов отрывке из большой вещи самого большого из живых российских писателей, что «…русская интеллигенция, не жалея мужицкой крови, толкала императора Николая II на мировую (первую) войну» — как будто споткнулся о протянутую в темном коридоре веревку.
Досадно и горько, что провозглашенный «совестью народной» писатель мог так сказать о том, чего глаза его не видели!
За исключением Ленина (о нем довелось узнать только много позже: до революции он никому, кроме «узких специалистов» и Охранки не был известен), действительно войны желавшего (безо всякой оглядки не только на крестьянскую, но даже и на драгоценную пролетарскую кровь), то ли из-за получаемой — через Парвуса — субсидии от немецкого министерства иностранных дел, то ли из-за уверенности, что императорская Россия потерпит поражение и в стране начнется долгожданная революция — ни эсеры, ни эсдеки, ни кадеты, ни октябристы не толкали на войну никого, а тем более Николая II, относившегося к ним всем столь же «неприязненно», как и Ленин, кстати. (Только хорошо воспитанный и мало знакомый с заборным лексиконом Царь выбирал для выражения своих чувств вполне печатную словесность.)
Так что в записях памяти не отмечается никаких кровожадных призывов ни со стороны левых, ни даже со стороны правых, любивших порой, что греха таить, спеть с подъемом: «Гей, славяне!» и вспомнить о тевтонском, «Дранг нас остен».
Все чувствовали, что, хотя наша армия после Дальневосточной катастрофы отошла, освежилась, подтянулась, лучше вооружена и боеспособна, — немцы более серьезный враг, чем (как писала о японцах в 1903 году шапкозакидательная пресса) — «косоглазые макаки»; и кроме того, внутренний мир в стране был все еще неустойчив, условен и в самом ближайшем будущем может поставить на очередь те же проблемы, что и в недалеком прошлом.
Но уважаемый редактор выходящего в Брюсселе во всех отношениях достойного «Часового» В. В. Орехов добросовестно заблуждается, когда пишет, что война 1914 года грянула неожиданно: за шесть месяцев до Сараевских событий Николаю II была подана «докладная записка», разбирающая причины, ход и последствия неизбежной мировой войны с такой точностью и тонкостью, как будто ее автор, бывший министр внутренних дел в кабинете С.Ю. Витте, Петр Николаевич Дурново, долго изучал их по архивам всех столкнувшихся сторон.
«Центральным фактором переживаемого нами периода, — пишет П. Н. Дурново в феврале 1914 года, — является соперничество Англии и Германии», соперничество на морях, в международной торговле, в промышленности — неминуемо ведущее к вооруженной борьбе между ними, которая — из-за островного положения Англии — ни для одной, ни для другой стороны не может окончиться решающе без участия сильных континентальных государств. И убеждая Царя не вмешиваться в это чужое для России дело, П.Н. Дурново с богатыми подробностями показывает, что от сближения с Англией Россия только проиграла — в Тибете, в Персии, на Балканском полуострове. Затем с большой точностью распределяет державы по обеим сторонам баррикады в будущей войне, отдельно называя колеблющихся и неуверенных, и особенно напирает на нежелательность войны России с Германией, войны, «ведущей к ослаблению монархического начала».
«По моему глубокому убеждению, — пишет он, — основанному на изучении всех современных государственных течений, в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая силой вещей перебросится и в страну победительницу… Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет Россия, где народные массы несомненно исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, — политическая революция у нас невозможна, и всякое революционное движение выродится в социалистическое… У нашей оппозиции нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом. Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, одинаково не ищет политических прав, ему не нужных и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его землей, рабочий — о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта. И дальше этого их вожделения не идут. Русская оппозиция сплошь интеллигентна и в этом ее слабость… Крестьянин скорее поверит безземельному казенному чиновнику, чем помещику-октябристу, заседающему в Думе, рабочий с большим доверием отнесется к живущему на жаловании фабричному инспектору, чем к фабриканту-законодателю, хотя бы тот исповедывал все принципы кадетской партии… В случае неудачи, возможность которой в борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, — социальная революция в самом крайнем ее проявлении у нас — неизбежна…
Начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях поднимется яростная кампания против него, как результат, в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения — сначала черный передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся, к тому же, за время войны наиболее надежного кадрового состава, охваченная большей частью стихийным крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы служить оплотом для законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционные интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению…»
И через шесть месяцев после того, как в этом любопытном документе была поставлена последняя точка, — все написанное стало осуществляться так, как будто историей управлял компьютер, запрограммированный по «Записке П. Н. Дурново»… Прочтя эти строки, сторонник парапсихологических установок снисходительно улыбнется: возможность «видеть будущее» всегда учитывалась его ведомством.
