Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)
Разумеется, я ничего не ответил и лишь скромно улыбнулся. Сергей объявил о моем авторстве. Слово за слово, выяснилось, что Ладошников все рассмотрел: и мои необыкновенные шпильки, и новую систему зажигания. Через некоторое время, обращаясь ко мне, он спросил:
- Как тебя зовут?
- Алексей Бережков.
- А ведь ты, Алексей, когда-нибудь, пожалуй, изобретешь собственный мотор.
Без малейшего колебания я ответил:
- А как же! Обязательно!
- Может быть, ты уже знаешь, каков он у тебя будет?
- Знаю. Поршневой! Двухтактный. С короткими цилиндрами. Чтобы ход поршня был меньше диаметра. И с небывалыми противовесами.
Я ожидал, что мой ответ поразит Ладошникова. Моя выдумка, захватившая воображение еще в шестом классе реального училища, казалась мне ультранеобыкновенной. Но вышло так, что Ладошников поразил нас. Взяв из груды металлических частей длинный стерженек и подходящую гайку, он при помощи этих несложных предметов наглядно изобразил ту самую схему двигателя, которую я считал абсолютно новой, никому еще не ведомой.
- Так ты себе это представляешь? - спросил он.
- Вы... Откуда вы знаете?
- Видимо, не ты один размышляешь над проблемами развития техники... Другие тоже иногда этим занимаются.
Поворачивая стерженек и гайку, он показал некоторые тонкости задачи, тонкости, о которых, не скрою, я не подозревал. Мы с Сергеем слушали Ладошникова, разинув рот. Он заговорил с увлечением, голос стал звучней. Знаете, что еще удивило меня? Голубовато-серые глаза, которые раньше глядели исподлобья и казались маленькими, были большими, ясными, красивыми.
- Вот, Алексей, имей все это в виду, когда займешься своим двигателем.
- А вы? Почему вы сами не занялись таким мотором?
- Мне, брат, не до этого. Руки не дойдут.
Бросив стальные детальки, Ладошников мотнул на прощанье головой и зашагал от нас. Так мы с ним познакомились.
Два года спустя я действительно построил маленький лодочный мотор собственной конструкции на основе принципа, о котором мы толковали с Ладошниковым в летний день на берегу пруда. Об этом моторчике я вам прошлый раз уже рассказывал. Помните?.. Впрочем, не будем отвлекаться.
7
Еще одна картина неотступно возникает предо мной, когда я вспоминаю о молодом Ладошникове.
Вообразите актовый зал Московского Высшего технического училища. Весна 1913 года. В окна льется солнце. На высокой подставке укреплена модель аэроплана с обшитыми полотном крыльями. Это самолет Ладошникова, названный по его фамилии "Лад-1".
В то время гремела слава "Ильи Муромца", многомоторного воздушного корабля, на котором русские летчики только что установили ряд мировых рекордов, в частности, на дальность полета и грузоподъемность. А "Лад-1" обещал превзойти "Муромца". Проект был дерзновенным. Одномоторная машина Ладошникова с размахом крыльев в тридцать шесть метров была, согласно проекту, быстроходнее "Муромца" и вместе с тем могла поднимать не полторы, как "Муромец", а две с половиной тонны груза.
В зале черным-черно от студенческих тужурок. Такая же тужурка и на мне. Я сижу подле Ганьшина во втором ряду.
Ладошников уселся в стороне. Его тужурка испачкана мелом. Три часа подряд, отвечая на возражения и вопросы, он защищал здесь свой проект. Теперь он ждет заключения комиссии. Брови сдвинуты; глаза, которые только что сверкали, когда он боролся у доски за свою конструкцию, глядят куда-то вниз. Рука все еще держит кусок мела; пальцы сжимают, сдавливают этот мел; на пол, на черную кожу сапога сыплется белая пыль.
Только что прозвучал звонок, означающий окончание перерыва. Все рассаживаются по местам, ждут заключения комиссии. Вокруг стола, застланного зеленым сукном, стоят пустые стулья. Сейчас дипломная комиссия выйдет в зал.
Я смотрю на Ладошникова и, мне кажется, понимаю его мысли. Незадолго до перерыва выступил один из членов комиссии, известный профессор прикладной механики, постоянный консультант московского завода "Дукс", где уже было выпущено несколько аэропланов. Он доброжелательно сказал:
- Не слишком ли большие требования мы предъявляем к дипломанту? Разумеется, такой аэроплан, если на минуту предположить, что он будет построен, никогда не взлетит. Но взглянем на это иначе - как на студенческий проект, как на фантазию юноши, становящегося инженером...
Профессор продолжал говорить, но Ладошников вдруг перебил:
- Почему не взлетит?
- Об этом, если пожелаете, побеседуем особо... Пожалуйста, я всегда к услугам молодых талантов.
Ладошников мрачно выслушал эти слова. "Никогда не взлетит!" Только это, наверное, звучало в тот момент в его ушах.
Но вот члены комиссии вышли в зал, расположились в креслах, вот с председательского места поднялся Николай Егорович Жуковский. Пожалуй, еще никогда я не видел его таким небудничным, торжественным. Изо дня в день он появлялся на лекциях в поношенном просторном пиджаке. Всем было известно, что Жуковский не любил облачаться в мундир или в сюртук даже в тех случаях, когда ожидался приезд кого-либо из высочайшего начальства. Но в этот день, как бы в честь своего ученика, закончившего долгий труд, в честь этого события, Николай Егорович надел длинный сюртук. Освещенный солнцем, игравшим в густой белой бороде, он, создатель науки о летании, старый профессор, с большим куполообразным лбом, с проницательными темными глазами, был величав в эту минуту. Мы услышали его знакомый, любимый всеми нами, высокий, звучный голос:
- Комиссия единогласно решила, - сказал он, - присудить Михаилу Михайловичу Ладошникову диплом первой степени с отличием. А что касается вопроса, взлетит ли когда-нибудь...
Жуковский не договорил. Ему помешали рукоплескания. Мы аплодировали Ладошникову, его проекту, его упорству и успеху, аплодировали его руководителю - нашему учителю Жуковскому. Николай Егорович посмотрел на Ладошникова, все еще насупленного, быстро выбрался из-за стола и, протягивая обе руки, подошел к своему ученику. Ладошников порывисто вскинул голову. Мы увидели, что Николай Егорович обнял и поцеловал его. Тотчас мы вскочили с мест и, продолжая аплодировать, обступили их обоих. И услышали, как Жуковский произнес:
- Взлетит твоя ладушка, взлетит!
Ладошников, видимо, не мог ничего выговорить. Безмолвно говорили лишь его глаза, вдруг заблестевшие, опять ставшие большими.
8
- Вот теперь мы, - продолжал Бережков, - вправе перейти к следующей главе нашей необычайной эпопеи. Перенесемся на два с половиной года дальше.
Итак, как я уже упомянул, однажды осенью 1915 года внезапно исчез Ганьшин.
Накануне мы условились, что утром он зайдет за мной и мы вместе отправимся на конкурс зажигательных бомб.
