Владимир Липилин - Крылов
Но счастливое, безмятежное, полное откровений детство в родных краях окончилось нежданно-негаданно.
«До 1872 г., – написал об этом позже Крылов, – отец не мог избавиться от крымско-кавказской лихорадки, которая мучила его недели по три каждую весну и каждую осень, причем кавказские приемы хины – порошком по водочной рюмке верхом в раз (около 60 гран) – мало помогали…
Московский доктор посоветовал отцу переменить климат и переехать на житье на юг Франции. Отец избрал Марсель».
В девять лет Алеше предстояло уйти в первое большое путешествие.
В Марсель. Во Францию.
Пока вместе с родителями, понятно, – с отцом Николаем Александровичем и матерью Софьей Викторовной.
Дальний путь и привлекал заманчивой неизвестностью, и настораживал ею юное сердце – раньше далее Казани, под крылышком бабушки по матери Марии Ивановны Ляпуновой, Алеше путешествовать не доводилось. А это ведь – в Марсель…
– Ничего, друг Алеша, не робей – так, стало быть, надо. – Отец дружески потрепал сына по плечу, отчего у Алеши чуть не брызнули навернувшиеся вдруг слезы.
Кое-как он справился с ними и кивнул отцу: ничего, мол, я не робею.
Слезы унял, а расставаться с родными местами было все-таки очень и очень грустно. С болотистой речкой, у которой никому не понятное имя – Киша, с семеновской степью в ковыльных зарослях, полной неизвестных шорохов, вскриков, запахов, с крестьянскими мальчишками-сверстниками, с которыми, в подражание Ивану Михайловичу Сеченову, пройден полный курс по изучению строения лягушки… Да что там – с отцом архимандритом Авраамием, если честно признаться, тоже очень жалко расставаться. Хоть и всамделишный поп, толоконный лоб, а все-таки он добрый дед… Ну как же! Собрались вот недавно все почтить приехавшего батюшку. Перед самым выносом на стол Алеша напичкал любимую архимандритом судачью голову черными тараканами. И ничего – только поахали да поохали, да сам благочинный, благословляя трапезу без главного блюда, по-старчески мелкомелко засмеялся, прихихикивая, тем озорство и обошлось. Если не считать, разумеется, запоздалого признания в свершении озорства. Молодой профессор Алексей Крылов открылся в содеянном на 90-летии бабушки. Просил ее рассудить по совести, меру наказания избрать с учетом срока давности. Кто-то из мудрых стариков, помнивших ту трапезу с черными тараканами в судачьей голове, сказал в ответ на чистосердечное покаяние:
– Я тогда же говорил, что виноват ты или не виноват, а выпороть тебя следовало; видели, как ты на кухне вертелся.
– Ничего, не робей, – повторил Крылов старший, осматривая приготовленную в дорогу поклажу, – французы – они народ славный, говорят вот только много, но оттого лично тебе, друг Алеша, один лишь прок – язык их познаешь, а это, попомни мои слова, не последнее дело – знать язык иностранный как свой собственный, уж поверь… Моря, друг Алеша, народы разъединяют, а корабли да знанье языка объединяют их, запомни.
«В Марсель мы ехали через Москву, Варшаву, Вену. В Москве прогостили несколько дней у брата отца, Михаила Александровича. Я как сейчас помню строившийся храм Христа-спасителя, который мы ходили смотреть, так как Михаил Александрович был приятелем строителя, дивились размерам, поднимались по лесам под самый купол, где в то время, не помню какой художник, писал гигантского бога Саваофа… В Мюнхене осматривали какую-то громадную статую, лазили внутрь ее, и в голове нас было восемь человек», – написал Крылов о первом дальней путешествии в дополнение к рассказу «Школьные годы».
И вот он – Марсель, вот оно – Средиземное море, зовущее ласковой, нежной синевой. Разбежаться и…
Но на пути стала ученая тетка – Александра Викторовна приехала в Марсель несколько раньше Крыловых и, судя по решительному обращению к Алеше на французском языке, все время пребывания здесь потратила на то, чтобы с первого дня заставить его учиться.
– Ты знаешь, мой дружок, – говорила ученая тетка, – мсье Руссель очень симпатичный человек, он знает немного русский и он согласился сам провести несколько занятий с тобой, представляешь, как это удивительно хорошо?
О, он представил мсье Русселя – вслух обрисовывать не стал, а то, чего доброго, с ученой теткой худо будет, а и без того на них посматривали с повышенным интересом.
– Что же ты молчишь, ты не рад?
– Рад, мой дружище…
– Алеша, как ты разговариваешь, на нас смотрят… Ужасно.
– Понятно почему: вы, милая тетенька, разглашаете наши тайны по-французски.
– Пет, ты несносен, – заявила Александра Викторовна, но, в который раз подчиняясь логике племянника, произнесла свое определение по-русски.
Тем не менее в октябре 1872 года Алеша Крылов уже сидел за партой в частном пансионе мсье Русселя.
Бойкие, острые на язычок французские сопансионеры – «французята», как называл их Крылов, – попытались было проверить и испытать его на физическую стойкость и крепость духа.
На пальцы, из которых в Алешу выстреливали словами: «Вот дикарь из Сибири», – он не обращал внимания: что же спрашивать с людей, не знающих о существовании достославного города Симбирска… Шесты и приемы покруче были им пресечены в самом зарождении, и французята убедились, что новенький пансионер не робкого десятка.
Таким образом, акклиматизация в незнакомой обстановке, среди новых товарищей произошла быстро и почти безболезненно.
Но права Александра Викторовна: без хорошего владения французским, на котором в пансионе мсье Русселя велись даже уроки бухгалтерии и домоводство, толку в обучении было бы мало.
Свояченицу поддержал Николай Александрович. Правда, он считал, «что иностранному языку надо обучать в детском возрасте, подобно тому как щенка учат плавать: «Берут за шиворот и кидают в пруд; выплывет – научится плавать, потонет – никогда не научится». Но на этот раз, наставляя сына, он отказался от бесконтрольности в методике изучения языка:
– Из всего, что в детстве учишь, все потом забудешь, кроме того, с чем будешь иметь дело, и кроме языков, которым только в детстве и можно научиться на всю жизнь. Взрослым можешь выучиться читать и писать, а язык, хоть он и без костей, не переломаешь и говорить все будешь с нижегородским выговором, а в жизни знание иностранных языков есть первое дело.
Нужда – наука простая: не зная еще, с чем он будет иметь дело, Алеша, не запуская математики, географии, истории и других предметов, сосредоточился на французском.
К январю 1873 года он знал язык уже настолько, что смог войти в полный учебный процесс, не исключая и японскую систему работы на бухгалтерских счетах, без всяких скидок.
Очень скоро и гордость, то есть нежелание плестись за сверстниками, и запас знаний, приобретенный под руководством Александры Викторовны, и, безусловно, незаурядные природные способности сделали свое дело – Алеша стал первым учеником пансиона мсье Русселя.
