Вадим Мацкевич - Солдат империи, или История о том, почему США не напали на СССР
Письмо передали директору Дворца пионеров. Придя туда вечером, я услышал шум в кабинете директора. Меня схватил за руку журналист газеты «Знамя Коммуны» и с криком: «Чертежи нашего робота хотят похитить враги народа!» — потащил в НКВД. Естественно, мой приятель Женька Головченко увязался с нами.
Начальник НКВД Томасов прочитал письмо и решил никаких следствий и расследований не проводить. Он подробно расспросил меня про робота и вдруг спросил:
— А что ты получил за этого робота?
Не дав мне и рта открыть, Женька с обидой выпалил:
— Да обещали из Москвы велосипед, а прислали только деньги на него — двести пятьдесят рублей! Попробуй купи его тут!
В ту пору велосипед было купить труднее, чем в самые тяжелые годы автомашину в Москве. Томасов засмеялся, но обещал помочь. И в течение полутора месяцев я каждую неделю приходил к Борису Ивановичу в огромный кабинет. Он разговаривал со мной, а затем звонил в магазин «Динамо» («Динамо» был спортивным клубом НКВД):
— Не поступили ли велосипеды?
Так прошел месяц, мы почти дружили, и Томасов даже познакомил меня со своей дочкой. И вот наконец из магазина сообщили, что привезли велосипеды. Борис Иванович на бланке начальника НКВД написал в магазин, чтобы мне за наличные выдали один.
Так мы с Женькой получили велосипед «Москва» — тяжелый, массивный, черный с золотыми полосками.
Глава 2.
Испытания и потери
Наступил 1938 год. Однажды вечером я что-то мастерил в своей комнате, а к отцу пришел его друг Велихов, профессор политэкономии ДПИ. Похожий на Тимирязева, с такой бородкой, он всегда ходил с палочкой, раскачиваясь, как маятник. На его замечательные лекции по политэкономии собирались студенты всех курсов.
Они с отцом сели играть в шахматы. Я услышал, как Велихов сказал отцу:
— Профессора Власова арестовали, профессор Тверцина арестован, профессора Белявского арестовали. Всех умных людей арестовали, а нас с вами они почему-то не трогают.
Отец тихо отозвался:
— А я, Николай Александрович, на всякий случай сложил кое-что в чемоданчик. Вон он стоит под вешалкой.
Следующую реплику Велихова я запомнил на всю жизнь:
— Виктор Львович, пожалуйста, скажите мне, что в этом чемоданчике? Я совершенно не представляю, что нужно брать с собой в тюрьму!
Я похолодел: они оба собрались в тюрьму!
На следующий день я сломя голову бросился в НКВД к Томасову, но меня к нему не пропустили. В течение нескольких дней мне не удавалось его увидеть. Наконец, в день выборов меня назначили дежурным с голубой повязкой бригадмильца около НКВД (я так попросил!). И когда Борис Иванович туда подошел, я подбежал к нему:
— Борис Иванович, вы моего папу не арестуете?
Он обнял меня, подвел к дому и, чтобы никто не слышал, сказал:
— Вадик, дорогой, как я могу тебе сказать что-либо про твоего папу, когда я сам не знаю, будет ли у моей дочери завтра отец!
Прошло некоторое время — месяц-два. Все, казалось, успокоилось, и вдруг я узнал, что Костя Ерофицкий, который мне так помогал, объявлен врагом народа и расстрелян. Я не мог с этим смириться: такого патриота, фанатически верного советской власти, и расстреляли. И я решил отомстить за Костю Ерофицкого. Я восстановил свой броневик, который был уже давно заброшен, зарядил его шестью мощными ракетами и на бортах написал золотыми буквами: «Костя Ерофицкий».
И с Женькой Головченко мы привезли броневик в Ростов. Добравшись до штаба Северо-Кавказского военного округа, который располагался напротив здания Ростовского НКВД, мы настроили систему радиоуправления. Сначала броневик безобидно дрейфовал перед зданием СКВО. Одна женщина стала уговаривать нас:
— Что вы делаете, ребята? Ведь Костю Ерофицкого объявили врагом народа, а вы написали его имя золотом, да еще около самого НКВД разъезжаете. Вам несдобровать!
Но послушный радиокоманде броневик уже перешел через дорогу, подъехал к НКВД и открыл по зданию огонь из пушки и шести ракет. Фейерверк был колоссальный! Правда, ни одного окна мы не выбили. Выскочили солдаты, прикладами и сапогами разбили броневик. Женьке удалось убежать, а меня схватили и отконвоировали в НКВД. Мной занимался следователь Фридман, который бил меня нещадно. С тех пор я не слышу на левое ухо. Следователь допытывался:
— Кто тебя этому научил, мерзавец! Я тебя пристрелю здесь же. Как ты до этого додумался?
После допроса меня бросили в камеру — отсыревший темный колодец с крысами. На мое счастье, в этом колодце находился бывший уполномоченный ЦК партии по заготовкам в Ростовской области Петр Николаевич Шутяев. Сам изъеденный крысами, он держал меня на руках.
Я не называл свою фамилию, но меня опознали: через броневик вышли на Станцию юных техников и к Фридману вызвали Клавдию Вилор. Когда меня притащили в кабинет к следователю, она заплакала.
А в это время за стенами НКВД происходило следующее. Женька пришел к нам домой и рассказал отцу, что произошло в Ростове. Отца вызвал начальник НКВД Борис Иванович Томасов:
— Я сам займусь этим делом и постараюсь сделать так, чтобы все это закончилось благополучно. Ваша задача сейчас — просто молчать: замкнитесь и ни с кем не разговаривайте.
Дело кончилось тем, что Фридман передал меня Томасову, который отвез меня в Новочеркасск в своей «эмке». По дороге он не произнес ни слова. Лишь остановив машину за несколько кварталов от моего дома, он сказал:
— У глупости, которую ты совершил, нет названия. Обдумай то, что натворил. Я надеюсь, ты сам все поймешь.
В 1939 году был арестован профессор Велихов. К концу года эта участь постигла уже практически всю профессуру Ростова и Новочеркасска.
Однажды утром мы с сестричкой застали маму в слезах. На полу валялись книги, сброшенные с полок, все ящики письменного стола были открыты. Мама сказала, что папу арестовали.
На следующий день Томасов вызвал маму и сказал ей, что вынужден был арестовать папу. Видимо, пришли какие-то ежовские списки, которые были составлены без ведома и без участия Бориса Ивановича. Он сказал, что должен провести расследование, оно займет какое-то время. Томасов пообещал, что нас не будут притеснять, квартиру нам оставят. Маме нужно поступить в техникум, поскольку у нее есть техническое образование. Она может приступить к работе, договоренность об этом уже имеется. Было видно, что Томасов на стороне папы.
Пока отец был арестован, я считался сыном врага народа. От нашей семьи очень многие отвернулись. А в классе на стену около моего стола кто-то приклеил огромный плакат художника Ефимова, на котором был изображен палач Ежов, сжимающий в окровавленных рукавицах тело интеллигента — врага народа.
