Людмила Бояджиева - Дитрих и Ремарк
Лена заучивала стихи, играла на фортепиано и лютне, училась танцу по системе Айседоры Дункан, запоем читала Гете и Шиллера. Позже Кант составит круг любимого чтения девушки. Цитатами из этого далеко не легкого автора она будет щеголять всю жизнь. Допуская небольшое преувеличение в степени увлеченности фрейляйн Лош философскими трудами, заметим, что даже знание таких имен, как Кант, Ницше или Шопенгауэр, не так уж часто украшает интеллектуальный багаж кинозвезд. Да она и не помышляла о театральных подмостках или экранной славе.
Как сообщает дневник Лены, она думает лишь об одном — о любви. О любви вообще, в духе шиллеровских драм — о восторженной пылкости чувств, равно захватывающей ее, будь то мужчина, ровесник мальчишка или очаровательная юная родственница. Лена обожает свою учительницу француженку, совершенно влюблена в молодую элегантную тетушку Валли, в учителя, соседского недотепу, в звезду немого синема. Она переполнена влюбленностью и молит Бога (в которого так до конца жизни и не поверит) послать ей горящий взгляд своего очередного идола или поцелуй в плечико.
«Хоть бы кто-нибудь поскорее женился на мне, тогда я забыла бы о своей музыкальной карьере. Если бы нашелся кто-то, кто полюбил меня, я была бы ему так благодарна! Я была бы так счастлива, если бы он говорил мне нежные-нежные слова и мы вышли бы с ним гулять под осенний листопад…» — это пишет девятнадцатилетняя девушка, доверяющая самое сокровенное своему дневнику. Не чересчур ли наивно? А как же с «жаркими объятиями» и страстью тела? Ни слова, никаких намеков на сексуальные мечтания. Не появятся они и после дурацкого эпизода с учителем игры на скрипке. Однажды он повалил свою ученицу на красный плюшевый диван классной комнаты, пыхтел, стонал и лишил ее невинности, не снимая брюк. Это событие не произвело на Марлен особого впечатления.
Сексуальная жизнь Марлен формировалась по собственным законам, в которых немалую роль играло чувство долга и жажда красивых чувств. Марлен, пережившая калейдоскоп романов самого разного калибра и качества, до конца жизни так и не смогла понять, почему такой пустяк, как смена партнеров в постели, считается признаком падения морали, некой сексуальной распущенности. Очевидно, так ей было удобнее. Ведь если властвующий над людьми король-эрос — ерунда, то и табу на интимную жизнь вне брака — глупости. «В мужчинах меня всегда больше всего привлекали руки и губы. Все остальное — приложение», — признается она в старости. Как и все откровения Марлен, не только сочинявшей собственную легенду, но и верившей в нее, это не очень похоже на правду.
2Из пансиона в Веймаре Лена вернулась в Берлин, изнемогавший от послевоенной разрухи и инфляции.
Общественные структуры рухнули, мораль превратилась в анахронизм, на поверхность выплыли проститутки, бандиты, попрошайки, извращенцы.
Нищенство и процветающий класс дельцов, поднявшийся на волне инфляции, разделяет пропасть. В рабочих кварталах едят картофельную шелуху и тушеную капусту, экономят на отоплении и свете. Зато в районе Вестена нет места дешевым вещам и дешевым женщинам, здесь отдаются роскоши настойчиво, как ремеслу.
Преуспевающие тузы и состоятельные туристы спешат посетить достопримечательность Берлина — кафе Шоттенгамль — сказочную страну кулинарных чудес в несколько этажей с множеством отделанных на любой вкус залов. С Шоттенгамлем соперничает Фатерланд, где каждый зал изображает некую экзотическую местность с шоу, ревю и спецэффектами.
Театральная жизнь в столице бьет ключом. Открываются многочисленные мюзик-холлы, варьете и мелкие кабаре. Гёрлс-ревю вбирает в себя все, что может привлечь внимание, — машинерию, изделия модных портных и ювелиров.
В сытом, гуляющем напропалую Берлине настроение возбужденное. Общий стиль — держаться на свету, в толчее залитых неоном центральных улиц, опасливо обходя темные переулки. Господствующий тонус — биологический. Бойкие шансонье и правительственные газеты славят жизнь, высоколобые философы и глубокомысленные поэты предрекают близкий конец.
Да, при смерти время.
Ему на востоке
Давно приготовлен осиновый кол.
Уже наступают последние сроки.
«Запомните: кладбище не мюзик-холл», — зловеще предостерегает Эрих Костнер посетителей литературных кабаре Берлина. Страшным пророчеством упиваются — оно щекочет нервы, придает наслаждениям пряный привкус. Книга Оскара Шопенгауэра, предсказывающая закат Европы, столь же популярна, как джаз или теория относительности. Она будоражит нервы нового человека — унифицированного, безликого, рвущегося к наслаждениям.
Лена фон Лош обожает поэта Костнера, щеголяет цитатами из Шопенгауэра, с упоением юной силы и жажды приключений вращается в центре бурлящей жизни Берлина, насыщаясь ядовитым дурманом его атмосферы.
Элизабет пошла работать. Лена же, решив, что неудавшуюся музыкальную карьеру вполне можно подменить театральной, вопреки воле матери поступила в академию Макса Рейнгхардта. Мировая знаменитость, хозяин четырех сцен, блистательный режиссер-новатор, он возглавлял созданную им театральную школу, но практически образованием молодых актерских кадров занимались другие. Марлен не училась у Рейнгардта, а он не «открывал» ее, как бы красиво ни ложилась эта версия в биографию будущей знаменитости. Но зато Лене удалось показаться во многих мелких ролях его театров. Актриса на выходах, каких много, занятая в массовке или в кордебалете. В лучшем случае ей удавалось заполучить выход с репликой. Приходилось экономить минуты, бегая по всему городу, чтобы успеть к своей сцене. Но устали она не знала и во всем руководствовалась чувством дисциплины и долга. К тому же имелась и побочная заинтересованность: девушка начала собирать собственную костюмерную из арсенала платьев и аксессуаров, «заимствованных» в театрах.
Марлен всегда придавала крайне важное значение своему внешнему виду, стремилась выделиться во что бы то ни стало. Смелости и находчивости ей было не занимать. В голодном, нищем Берлине она поражала всех изысканными чулками и великолепными туфлями на высоченных каблуках, приобрести которые людям ее достатка было не так-то просто. Уже в семь утра она могла появиться на репетиции в боа, с моноклем и в мехах рыжей лисицы — ее стремление диктовать моду не считалось с ситуацией и материальными издержками. Для заработка Лена снимается в рекламе чулок и нижнего белья, ищет пути заявить о себе на сцене, пробиться в круг новых хозяев жизни.
Она знакомится со звездой кабаре Клер Вальдофф — знаменитой лесбиянкой, не делавшей секрета из своей сексуальной ориентации. Клер берет Лену под свое крыло, обучает ее держаться на сцене с наглой самоуверенностью, выгодно использовать возможности ее своеобразного, но незначительного голоса. В шоу Тильшера обе дамы, одетые в одинаковые черные туалеты и украшенные букетиками фиалок (символом лесбийской любви), с большим успехом исполнили двусмысленный дуэт. Из-за отношений с Клер о Лене Лош начинают говорить. Она открыто вращается в бисексуальных кругах Берлина, на публике появляется во фраке и с моноклем. Лишь она — единственная из женщин Берлина — получает доступ в клуб гомосексуалистов. Довольно яркое начало для вышедшей из веймарского пансиона девицы.
