Виктор Корчной - Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца
Снова произнесена фамилия Карпова, и снова я решаюсь изменить тему разговора, к тому же времени оставалось только на один вопрос.
— Виктор Львович, Борис Гельфанд признался мне недавно, что он рано понял, что шахматы — это искусственный, придуманный мир, и теперь он боится посвятить всю свою жизнь шахматам, а потом почувствовать себя обманутым, прожившим всю жизнь в мире иллюзий.
Мой собеседник надолго задумался, впервые так долго раздумывал над ответом. И ответил:
— Красиво звучит. Нет, на самом деле красиво. Он... прав. Совершенная правда! Этот мир нереален. Но я не жалею. Я не чувствую себя обделенным...
— Виктор Львович, пора. Через пять минут включат часы. В лифте я сказал: «Завтра вы уезжаете, я хотел бы проводить вас».
— Буду рад,— ответил он и, выйдя из лифта, сразу высоко поднял голову и направился в турнирный зал. Его шаг, как и шестнадцать лет назад, был таким же твердым.
* * *
— Сначала я угощу вас кое-чем. Этот шоколад на каждый турнир готовит мне женщина, с которой я живу сейчас.
Я попробовал отказаться, но он сказал:
Я хочу, чтобы вы оценили как профессионал.
Фантастика! Она — большой мастер.
— О да,— рассмеявшись, ответил он,— десять лет лагерей в Воркуте научили ее многому.
Мы сели в кресла друг против друга. Он мягко улыбнулся.
Снова прощаемся. Я ответил:
Надеюсь, не на шестнадцать лет. Он снова улыбнулся.
Шестнадцать лет может оказаться многовато. Хотя известная гадалка в Италии предсказала, что я проживу больше восьмидесяти и умру не своей смертью... И знаете, что еще было интересно? Она сказала, что на моей ладони отсутствует линия судьбы. Что это значит? Что я — человек вне обстоятельств, не подчиняюсь обстоятельствам, не зависимый ни от чего! Свобода — моя естественная среда, и в иной я не выживу. Это еще одно объяснение к вопросу о моем отъезде.
Виктор Львович, у нас в запасе только полчаса, а у меня есть вопросы, на которые ответить можете только вы.
Я готов,— ответил он.
Многим людям в нашей стране важно знать все то, что рассказываете вы. И им, конечно, интересно знать ваше мнение о Карпове.
Лицо его посуровело. Он был явно против этой темы. Потом медленно начал говорить.
— Я бы не хотел, чтобы это интервью было выяснением отношений с Карповым. Я решил больше с ним не иметь дел. И еще после Мерано решил больше с ним матчей не играть. Понимаете, он — государственный человек, политическая фигура в вашей стране, он не вписался в систему, как Ботвинник, его вписали. Это существенная разница. И если я обсуждаю его личность,— значит, невольно вторгаюсь в ваши политические дела. Мне это не нужно. Перестраивайтесь, это ваше дело.
Снова возникла пауза, у него в руках появилась пачка сигарет.
— Помните, в 83-м я согласился играть матч с Каспаровым, хотя мог не играть, когда Кампоманес присудил мне победу за его неявку. Но я решил играть. Я мог снова выйти на Карпова, но я знал, что играть с ним не буду. Я был хорош тогда, разгромил Портиша, как ребенка. Играл и с Каспаровым легко, даже выиграл первую партию... для балды. Он впервые в сегодняшней беседе рассмеялся.
— А почему вы приняли это решение после Мерано?
— Потому что я долго не мог пережить то, что там было. Я убежден, что все, чем располагала советская разведка, было там использовано. У меня нет сомнений, что в первом ряду сидели люди Карпова и с помощью приборов изучали мое состояние. Пульс и прочее. К тому же меня облучали — или в зале, или на даче, где я остановился. У меня в начале матча стали болеть глаза. Никогда со мной такого не было... Я пережил Москву, пережил Багио, но Мерано пережить не смог. Потому и дал себе слово тогда — никогда больше не играть с Карповым матч.
Позднее В. Корчной писал: «В 1981 году в Мерано Карпов «со товарищи» (а было тех товарищей 43 человека, а в конце матча до 70-ти[ 1 ]) заставили меня испытать кошмарное время. Зловещие секреты этого матча ждут новой стадии гласности, чтобы быть раскрытыми. После этого матча, не желая больше никогда терпеть того, что выпало мне в Мерано, я из профессионала постепенно перестроился в любителя. Сейчас у меня нет честолюбивых амбиций. Я хочу играть в интересные шахматы, и мне это удается» (из санкт-петербургской газеты «Смена», 21 августа 1991).
Ну а в Багио что было? Неужели не ясно, что при счете 5:5 надо было сделать черными ничью, а потом закончить матч белыми?
Да-да,— неожиданно для меня с улыбкой согласился Корчной.
А шум из-за Зухаря? — продолжал я.— Вы же придумали Зухаря! Вы согласны с этим? Он и в Москве надевал черные очки, но я предупредил всех членов нашей группы, чтобы никто не говорил вам об этом. И потому он вам не мешал.
— Да-да,— снова улыбнулся этот человек.
А что было в Москве в последних трех партиях? Почему после двух побед вы перестали бороться? Что, кончились силы или мотивация?
Да-да, наверное, и то и другое,— повторил он и, закурив новую сигарету, как бы подвел итог: — Я же сказал: я пережил все это и не хочу вспоминать. Если же вернуться в сегодняшний день, то убежден, что у Карпова и сейчас есть поддержка. Все же знают, что за предательство Каспарова Дорфману предлагали сто тысяч, а Гуревичу — двести. Откуда такие деньги? Это же не деньги Карпова...
Из выступления экс-чемпиона СССР Михаила Гуревича на пресс-конференции в Брюсселе:
«— Владимир Фельдман, человек из КГБ, попытался подкупить меня. Он предложил мне большие деньги за то, чтобы я. продолжая работать с Каспаровым, передавал сведения для Карпова (разговор происходил за несколько месяцев до их матча 1987 года в Севилье). Когда я отказался, этот человек угрожал мне. Собеседник был хорошо проинформирован, и я уверен, что информацию он получал из КГБ...
Все, что вы говорите о КГБ, понятно. Но вы ведь не можете точно утверждать, будто Карпов непосредственно замешан в этом деле?
Тот человек называл Карпова, и у меня не было причин ему не верить. Конечно, я не могу этого доказать, но КГБ очень много делал такого, чего сейчас уже не установишь. Кстати, ведь и Дорфману, другому тогдашнему помощнику Каспарова, тоже предлагали деньги за информацию» («64» № 20, 1991).
— Виктор Львович, вы, как сами сказали, эти годы развивались и кое в чем изменили свои взгляды. Я помню, что о Карпове вы говорили как о нетворческом шахматисте, который не оставит после себя следа в истории шахмат, как о бумажном чемпионе мира. Сейчас вы бы так же сказали о Карпове?
Он молчал, и молчал долго. Я посмотрел на часы, время беседы истекало.
Сейчас вы можете сказать, что Карпов занял достойное место в истории шахмат?
...Да.
Он был настоящим чемпионом мира?
Да! Но, в отличие от Каспарова — человека широкого диапазона, он — человек ограниченный. Хотя ему и создают другой образ, но это так.
