Владимир Колганов - Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера»
Попробуем эту версию развить — если идею повести с евгеникой подсказал Булгакову психиатр Кутании, то не логично ли будет допустить, что он и стал прототипом профессора Преображенского? А вот это вряд ли. Однако предположение, будто Михаил Кутании был тем таинственным К., по-прежнему остается в силе — логика и совпадение ряда обстоятельств не позволяют его начисто отбросить. И все же есть ощущение, что от дневниковой записи, сделанной в декабре 1924 года, исходит аромат прекрасной дамы. Разве не так?
Но прежде чем перейти к следующей версии, хотелось бы обратить внимание вот на что — на присутствие слова «важный» в той фразе из булгаковского дневника. Если бы речь шла о романтическом любовном свидании, автор вряд ли бы так написал. Сравните со словами из «Мастера и Маргариты»:
«— За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомился Бездомный.
— За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, — многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак…»
Так что, если воспоминание связано не с чертом, а с прекрасной дамой, можно предположить, что она стала первой женщиной в жизни Михаила Афанасьевича. Причем первой исключительно в том смысле, что «очень важной». Если же незнакомка оказывается тут ни при чем, тогда возможен вариант и с психиатром. В конце концов, кому что нравится…
Известно, что среди знакомых Булгакова было несколько К. Конечно, Коморские и Крешковы, несмотря на присутствие в их инициалах буквы «к», тут явно ни при чем, поскольку жили они не на Пречистенке, а недалеко от Патриарших. Но вот приятель Булгакова художник Сергей Топленинов имел в виду совсем другую К., даже настойчиво прочил ее в Маргариты. Речь о его жене, Марии Кекушевой, дочери известного архитектора, перестроившего «Прагу» и вложившего немало сил в создание гостиницы «Метрополь» (вследствие того он закончил жизнь, как предполагают, в «желтом доме»). Какие были основания считать, что это и была та самая К. — да откуда же мне знать? Разве что адрес привлекает — до революции Кекушевы жили неподалеку от Обухова переулка, на Пречистенском бульваре.
Дом № 6 в Обуховом переулке
Была в жизни Булгакова и еще одна примечательная К. В доме Викентия Вересаева, где Михаил Афанасьевич нередко бывал, жила семья неких Дроздовских. Булгаков подружился с одной из дочерей главы семейства — звали ее Кира. Как мы увидим ниже, этот его выбор мог оказаться не случайным. Какое-то время они были неразлучны, вместе ходили по театрам. Булгакова даже прозвали «дневным мужем» Киры. А ведь зря! Думается, что употребление слова «муж» было бы в подобном случае совершенно неуместно. Впрочем, кто знает — быть может, несбывшееся желание быть рядом с К. Булгаков пытался реализовать с помощью юной Киры?
Итак, вашему вниманию предлагается третья моя догадка, самая главная. Речь пойдет о молодой даме, жившей «в двух шагах» от дома, где квартировал в 1924 году Михаил Булгаков, — на другой стороне Обухова переулка, чуть наискосок, в доходном доме под номером 6, построенном в 1913 году по заказу наследников Надежды Филаретовны фон Мекк. С этим именем, как известно, тоже связана история нежных отношений — читайте биографию Петра Чайковского.
«Я смотрю на замужество как на неизбежное зло, которого нельзя избежать, поэтому все, что остается, — это сделать удачный выбор».
Приведенная фраза из письма Надежды Филаретовны могла бы стать основой для интересного исследования. Однако наша цель в другом.
Начнем с того, что известно о молодой даме из дома на Обуховом более или менее достоверно.
Кира Алексеевна была дочерью действительного статского советника, камергера. Есть основания предполагать, что в пору своего знакомства с будущей женой, Еленой Карловной Герике, служил Алексей Сергеевич Блохин в звании поручика в Конно-гвардейском полку. Жили они в одном доме с тестем, там же вскоре родилась и Кира. В общем, все складывалось так же, как у других людей их круга.
Загадкой остается, каким образом никому не известный дворянин (правду сказать, из очень древнего рода), всего лишь штабс-ротмистр к сорока годам, через несколько лет получил звание камер-юнкера, а вслед за тем оказался в должности вице-губернатора. Пожалуй, объяснение состоит в том, что тесть Алексея Сергеевича, купец первой гильдии Карл Фридрихович Герике, был видным членом лютеранской общины Петербурга. Да и проживал он в доме, принадлежавшем лютеранской церкви, построенной в честь святых Павла и Петра. Там же размещалась и его контора. Если учесть влияние, которое имели немцы при дворе императрицы Александры Федоровны, да еще принять во внимание их засилье на высших государственных постах, стремительное продвижение по службе зятя влиятельного купца, немца по происхождению, не представляется столь уж невозможным.
Протекцию родственнику мог оказать и московский обер-полицмейстер Дмитрий Трепов, женатый на Софии, сестре Алексея Сергееевича Блохина. Устроил же он чиновником особых поручений в своем ведомстве другого ее брата, Николая. Однако залогом удачной карьеры будущего камергера несомненно стало положение в обществе его отца, богатого орловского помещика. А все началось с того, что на Сергея Владимировича Блохина свалилось счастье! Вот как это было.
Жил в Орловской гебернии Николай Васильевич Киреевский, отставной кавалергард, дальний родственник Василия Жуковского, Льва Толстого и Тургенева. Что-то он там не поделил с начальством, сгоряча вышел в отставку и уединился в своем имении, в Шаблыкине, в окружении многочисленных гостей предаваясь праздности и любимому занятию — охоте. Вот какую не слишком лестную характеристику дал ему Толстой:
«Он — ограниченный, честный, твердый человек, исключительно охотник. Из всех его рассказов три четверти принадлежат охоте…»
И вместе с тем в письме Фету Лев Николаевич весьма восторженно отзывался о хозяине:
«А жалко, что вы не были у Киреевского. Расскажу вам, что это за прелесть — он сам и весь этот мир, который уже перешел в предание, а там действительность».
Свою страсть Николай Васильевич выразил в книге «Сорок лет постоянной охоты», изданной в 1856 году. Кое-кто после этого даже стал называть его писателем. Однако более известны были младшие братья помещика: Иван, публицист, видный теоретик славянофильства, и Петр, знаток и собиратель произведений русского народного творчества, переводчик с испанского и английского языков, также во многом разделявший взгляды славянофилов.
А вот какое описание сохранилось о Шаблыкине:
