Николай Александров - Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность
Осенью 1798 года госпожа Байрон переехала вместе с сыном в перешедший к нему по наследству Ньюстедский замок. С ними отправилась туда и няня Мэй Грей. Перед отъездом из Эбердина мать молодого лорда распродала свое имущество, причем выручила за все не более 750 рублей. Резиденцию своих предков Байрон нашел в самом жалком состоянии: парк был почти весь вырублен, а замок так запущен, что в нем нельзя было найти ни одной порядочной жилой комнаты. Для того чтобы привести все в порядок, требовались громадные деньги, а между тем весь доход с имения составлял в то время не более 15 тысяч рублей в год. Пришлось до поры до времени оставить замок и поселиться пока в другом месте. Госпожа Байрон избрала местом жительства соседний с Ньюстедом город Ноттингем, устроившись там, она энергично принялась за лечение больной ноги своего сына. Для этого был приглашен сначала некий Лавендер, выдававший себя за очень опытного хирурга, но оказавшийся просто шарлатаном. Средства, которые «хирург» употреблял для выпрямления ноги своего пациента, причиняли ему невыносимые страдания, а между тем уродливость не только не уменьшалась, но с каждым днем все более увеличивалась. Для того чтобы Байрон во время лечения не забывал, чему раньше научился, к нему ежедневно ходил учитель местной школы и читал с ним Вергилия и Цицерона. Во время уроков мальчик часто испытывал ужасную боль в ноге, которая, по совету шарлатана-врача, была «завинчена» в деревянную «машину». Учитель, искренно любивший своего воспитанника, замечал это и однажды сказал ему: «Мне крайне неприятно, милорд, видеть Вас до такой степени страдающим». – «Ничего не значит, г-н Роджерс, – ответил на это мальчик, – вы больше не увидите никаких признаков страдания на моем лице». И учитель, действительно, уже больше не замечал ничего. Отношения между Байроном и его наставником были самые теплые, и он впоследствии всегда вспоминал с любовью о Роджерсе, как и вообще о всех тех, которые были когда-либо добры к нему. Зато врача Лавендера он страшно ненавидел и мстил ему за его жестокое лечение злыми шутками над его напыщенным невежеством. Так, однажды, написавши на листе бумаги несколько десятков искусственно составленных слов, не имевших никакого смысла, будущий поэт серьезнейшим образом спросил Лавендера, на каком это языке написано. Тот, не желая обнаружить своего невежества, самоуверенно ответил: «На итальянском». Байрон пришел в необыкновенный восторг от этого ответа и разразился громким, торжествующим хохотом. Ему и впоследствии всегда доставляло большое удовольствие, когда удавалось разоблачить какого-нибудь шарлатана.
Ко времени пребывания Байрона в Ноттингеме относятся его первые стихи. Сочинены они были при следующих курьезных обстоятельствах. К его матери часто захаживала одна старая дама, которая своей наружностью и разговорами внушила маленькому лорду страшную ненависть к себе. Между прочим, эта дама часто заявляла, что, по ее глубокому убеждению, душа человека после его смерти предварительно улетает на луну. После одного визита этой особы маленький Байрон в страшном гневе влетел к своей няне и выпалил следующие, довольно плохие, впрочем, стихи:
В Свон-Грине леди старая живет,—
Гнусней ее мир никого не знает! —
И веру твердую она питает,
Что прямо на луну по смерти попадет…
Байрону самому так понравился этот первый экспромт, что он в восторге повторил его перед няней несколько раз подряд.
В 1799 году госпоже Байрон назначена была королевская пенсия в 3 тысячи рублей, что было чрезвычайно кстати при тогдашних стесненных ее обстоятельствах. Она вскоре после этого переехала в Лондон и там, по совету графа Карлайля, опекуна ее сына, пригласила для лечения последнего знаменитого в то время хирурга Бейли. Для того чтобы мальчик мог продолжать учение при условиях, благоприятных для процесса лечения, мать поместила его в загородной школе доктора Гликки. Байрону пришлось теперь начать изучение латинского языка опять с самого начала, так как метод преподавания этого языка в английских школах совершенно не походил на тот, который был в употреблении в Шотландии. «Он бодро принялся за работу, – рассказывает о нем д-р Гликки, – и, делая быстрые успехи, был весел, добродушен и любим товарищами. В знакомстве с историей и беллетристикой новый ученик далеко превосходил других мальчиков своего возраста… Он обнаруживал замечательное знакомство с исторической частью книг Св. Писания и чрезвычайно любил беседовать со мной о религиозных вопросах, в особенности после вечерней молитвы по воскресеньям…»
Так как кровать Байрона стояла в библиотеке д-ра Гликки, то он проводил по несколько часов каждую ночь за чтением. За время своего пребывания в этой школе будущий поэт, по собственному признанию, прочел массу самых разнообразных книг. Зато успехи его в учебе, к великому огорчению почтенного учителя, очень скоро значительно замедлились. В этом была виновата, главным образом, его мать. Она чуть ли не каждый день приезжала из Лондона в школу и под самыми ничтожными предлогами увозила мальчика домой, причем иногда по целой неделе держала его дома, несмотря на протесты опекуна и учителя. Когда последний вежливо начинал доказывать ей, до какой степени успехам ее сына мешали его частые и продолжительные отлучки, она обыкновенно разражалась криками и бранью, которые слышны были по всей школе. Доктор Гликки рассказывает, что он однажды имел неприятность подслушать, как один из товарищей молодого лорда заметил ему: «Твоя мать дура, Байрон!», на что тот печально ответил: «Я это знаю». Такой ответ со стороны одиннадцатилетнего мальчика показывает, до какой степени отношения между матерью и сыном были ненормальны. Сын нисколько не уважал мать и чувствовал очень мало любви к ней. Мать, со своей стороны, то осыпала сына ласками и поцелуями, то награждала его самой грубой бранью и побоями. В припадках гнева она, бывало, с яростью гонится за мальчиком по комнате, в то время как тот, несмотря на свою хромоту, ловко увертывается от нее и при этом громко хохочет над ее толщиной и неповоротливостью…
Во время школьных каникул 1800 года Байрон влюбился во второй раз. Предметом второй страсти была его кузина Маргарита Паркер, которой посвящено первое стихотворение в его «Часах досуга». «Свою первую экскурсию в область поэзии, – рассказывает он в своем дневнике, – я совершил еще в 1800 году. Это было излияние моей страсти к кузине Маргарите Паркер, прелестнейшему из смертных созданий. Я давно уже забыл эти стихи, но мне было бы трудно забыть ее – ее темные глаза, длинные ресницы и античный склад ее лица и фигуры. Мне тогда было около 12 лет, ей – несколько больше. Она умерла через год или два после этого вследствие одного несчастного падения, повредившего ее позвоночный столб и вызвавшего в ней чахотку… Я не помню ничего равного прозрачной красоте и ангельскому характеру моей кузины во время короткого периода нашей любви. Она смотрела тогда так, как будто была сделана из радуги – вся красота и мир… Моя страсть производила свое обычное действие на меня: я не мог ни спать, ни есть, ни найти себе покоя. Хотя у меня были все основания верить, что она любила меня, однако я не мог никогда терпеливо переждать те двенадцать часов, которые отделяли одно свидание наше от другого. Я был глуп тогда и не стал особенно умнее теперь…»
