Наталия Колесова - Петр Фоменко. Энергия заблуждения
На афише театра «Мастерская П. Фоменко» никогда не пишутся звания – только имена. Имя актера и есть его звание. Все знают, кто такие «фоменки» и что это за счастливый билет достался тем, кто носит это звание. Фоменко неизменно подчеркивал, что в их театре нет главного режиссера, а есть художественный руководитель, у которого нет подчиненных. Самой ценной наградой считал медаль имени Товстоногова, поскольку это – оценка коллег, отражающая его связь с родными по крови именами в профессии – петербуржцами Георгием Товстоноговым и Львом Додиным.
Когда заканчивалось строительство нового здания «Мастерской» на набережной Шевченко, режиссера чрезвычайно беспокоило, что с обретением того, к чему театр так стремился и заслужил годами скитаний, работы и ожидания, может нарушиться что-то важное. Что новая сцена будет «не намолена», а на то, чтобы вдохнуть в нее жизнь, уйдут годы. И силы у него убывают… (Я вспоминала, как любимый нами обоими Евгений Владимирович Колобов, получив построенное Ю. М. Лужковым здание «Новой Оперы», говорил, цитируя Юрия Нагибина: «Победа, как всегда, приходит слишком поздно, став ненужной…») Однако из последних сил Фоменко прививал эту театральную «бациллу» в здании современной архитектуры с элегантным мраморным фойе, панорамными окнами с видом на Москву-Сити, с мягким серым залом, лифтами и лестницами. Он удивлялся, как быстро актеры освоились в своих комфортабельных гримерках, подземном паркинге и массажном кабинете, и тосковал по неудобным (для него это было синонимом идеального) и узким пространствам старой сцены, ностальгировал по своим любимым «щелям», тесным залам и несущим колоннам, вписанным им в действие пьес разных авторов и эпох.
К счастью, «Мастерская Петра Фоменко» остается островом, где истинные ценности не потеряли своего значения. Поэтому, когда Петр Наумович произносил свой коронный тост: «За торжество нашего безнадежного дела!», он не лукавил. (К слову, «творчество» – едва ли не первый запрет в терминологическом словаре Фоменко.) Дело, которым он занимался, и есть его жизнь. «А строительным материалом для него оказывается собственная судьба…»
Петр Наумович имел в виду не только тревожное будущее театра, привыкшего противостоять бешеным ритмам циничной реальности с помощью неспешной вдумчивой работы, но и то, как сложится их жизнь в новых стенах. Он не боялся признаться, что временами его охватывает «дикий страх». Театр требует отваги, «безрассудного веселья», «вольнодумной глубины»… Микроб театра должен прижиться и в новом здании. Тем более, если раньше он прижился в таких «антитеатральных» стенах, как бывший кинотеатр «Киев» в доме брежневской номенклатуры, значит, не в стенах дело. А в том, чтобы достало сил и лет… (Петр Наумович рассказывал, как отправился осматривать кинотеатр после решения, что «Киев» передают «Мастерской». Купил билет на заграничный фильм и, сидя в темноте, прикидывал, как впишутся уже поставленные и только задуманные спектакли в это пространство. Движимый желанием немедленно все рассчитать, он рванулся измерять шагами ширину будущей сцены. На экране в это время шел какой-то эротический эпизод. «Смотри, как дед-то возбудился!» – прокомментировал кто-то из зрителей. Петр Наумович продолжал шагать вдоль экрана, не обращая внимания ни на что… А ведь на этой сцене предстояло родиться его лучшим постановкам.)
Человек непредсказуемый, противоречивый, суровый и нежный. Как же с ним было непросто! И как весело! И как неповторимо… С этим мастером, мудрецом, гением, мистификатором, хулиганом, художником, вспыхивающим, как факел, и мучающим всех и вся своими сомнениями и пронзительными взглядами из-под густых бровей.
…Однажды у него в «библиотеке» раздался звонок. Лиля Васильевна, бессменный помощник Петра Наумовича на протяжении многих лет, куда-то отлучилась, и он сам поднял трубку. Женский голос спросил: «Это Фоменко?» – «Да, Фоменко». – «Правда Фоменко?» – не верил женский голос. «Правда». – «А вы что, сами трубку снимаете?» – допытывался голос. Тут Петр Наумович уже еле сдержался. И услышал: «А я хочу вам жизнь посвятить…»
Дни рождения свои, а тем более юбилеи, Петр Наумович не жаловал, а предпочитал по своему собственному выражению «умыкаться» и быть совершенно недоступным. Называл юбилейные речи «репетицией поминок» и в этой опасной шутке оказался прав… Вот и на свое восьмидесятилетие, в последний свой день рождения, 13 июля 2012 года, исчез, как будто можно скрыться от всеобщей любви и восхищения… Согласился отпраздновать «что-то» в начале сезона, 4 сентября 2012 года, когда обещали собраться отовсюду выпускники всех его курсов и предстояло сорокалетие любимого ученика Кирилла Пирогова. Но сезон «Мастерская» открывала уже без своего создателя…
Остался Театр… Осталась память… И благодарность…
Часть I. Легендарные спектакли
ТЕАТР МАЯКОВСКОГО
«Смерть Тарелкина» (1996), «Плоды просвещения» (1985)
Светлана Немоляева. «Мы репетировали в полном упоении»
Я впервые увидела Петра Наумовича очень давно в Студии на Спартаковской, которой руководил А. А. Гончаров. Я закончила училище Малого театра, но в театр меня не взяли и распределили в провинцию. Работавший в Малом Б. И. Равенских потрясающе ко мне относился и посоветовал пойти к его другу, Андрею Гончарову. Придя к нему на встречу, я увидела двух молодых людей, одним из которых был Петя Фоменко – светловолосый, кудрявый, как Пушкин, с подпрыгивающей походкой, он показался мне интересным, красивым. Тогда он уже был студентом у Гончарова в ГИТИСе, а до этого учился в Школе-студии МХАТ, откуда был изгнан. Они с Сашей Косолаповым были страшные хулиганы. Легенды о его пребывании там мне известны от Саши, истории передавались из уст в уста. Больше всего безобразничали они с Сашей Косолаповым и Игорем Квашой. Из всех предметов Петя ненавидел балет, занятия танцем и не знал, как от этого отделаться. Преподавала у них легендарная личность – Маргарита Степановна Воронько. У нее была прическа с накладной косой-короной. И когда она злилась на учеников, она отрывала косу от прически и лупила ею по роялю и по студентам. Решив окончательно порвать с балетом, Петя пришел пораньше в танцзал училища с большими окнами и двумя сквозными дверями напротив друг друга. (Я так подробно вспоминаю, потому что эту мизансцену он потом использовал в «Смерти Тарелкина» для моей Маврушки.) Он добыл где-то белое трико, обтянул свое небалетное тело и в безумной мазурке, в чудовищном темпе и ритме из одной двери пролетел в другую – «улетев» таким образом от занятий балетом навсегда.
