Евгений Соловьев - Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность
“Уповая на милость Божию и на святых заступников земли русской, имею намерение жениться: ты, отче (митрополит), благослови меня. Первою моею мыслью было искать невесты в иных Царствах; но, рассудив основательнее, отлагаю сию мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не сойтися нравом с иноземкою: будет ли тогда супружество счастием? Желаю найти невесту в России, по воле Божией и по твоему благословению”. Митрополит с умилением ответствовал: “Сам Бог внушил тебе намерение столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем Отца небесного”. Бояре плакали от радости, как говорит летописец, и с новым восторгом прославили мудрость Державного, когда Иоанн объявил им другое намерение: “еще до своей женитьбы исполнить древний обряд предков его и венчаться на Царство”.
16 января нового года с особой торжественностью совершилось царское венчание, а через месяц Иоанн женился на Анастасии.
Пословица русская утверждает: “женится – переменится”. С Иоанном этого, однако, не случилось. Казалось, все должно бы настраивать его на добродушный лад: и внешние успехи, и привязанность к молодой красавице-жене, и только что совершившееся пышное венчание, по поводу которого так много и искренно ликовал народ. Но обычная психология тут неприложима. Женатый царь вел прежний холостой образ жизни. Предоставив правление Глинским, он лишь изредка вмешивался в государственные дела, предпочитая им охоту, игры, поездки по монастырям и свои буйные забавы. Глинские делали что хотели, а Иоанн только любил показывать себя царем почти исключительно в наказаниях и необузданности прихотей. Он играл милостями и опалами, своевольствовал, чтобы доказать свою независимость. Доступ к нему был труден, почти невозможен. Он не желал выслушивать жалоб, гневался и приходил в дикую ярость, когда его отрывали от развлечений, пытал и казнил тех, кто осмеливался говорить ему правду. Наместники и воеводы, клевреты Глинских, грабили и разоряли вверенные им в управление области. Негде было найти суда и правды, а “державный” в это время забавлялся во дворце с шутами и скоморохами и слушал, как льстецы восхваляют его мудрость.
Замечу мимоходом, как напрасно и неосновательно преувеличивают историки влияние на Грозного царицы Анастасии. Ведь она была возле него и до появления Сильвестра и Адашева, однако даже в медовый месяц не могла удержать мужа хотя бы от разврата.
Будущее не предвещало ничего хорошего, если бы не некоторые неожиданные обстоятельства, совершенно изменившие ход событий.
Глава II. Перемена в Иоанне. Сильвестр и Адашев. Счастливые 13 лет царствования Иоанна IV
Для исправления Иоаннова, пишет Карамзин, надлежало сгореть Москве. Москва действительно сгорела, но Иоанн, как мы увидим ниже, не исправился. Зато с ним случилось нечто другое, еще более странное.
12 апреля 1547 года начался знаменитый московский пожар. То приостанавливаясь, то возрождаясь с еще большей силой, он длился более двух месяцев. Особенно памятен день 24 июня. Огонь лился рекою, и скоро вспыхнули Кремль, Китай-город, Большой посад. Вся Москва представляла зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо рдело, как в горниле. Рев бури, треск огня и вопль людей от времени до времени были заглушаемы взрывами пороха, хранившегося в Кремле и других частях города. От удушья дымом едва не погиб митрополит, молившийся в храме Успения. Бедствие было настолько велико, что смиренный летописец восклицает: “Счастлив, кто, умиляясь душою, мог плакать и смотреть на небо!” Больше помощи ждать неоткуда. Царь с вельможами удалился в село Воробьево как бы для того, чтобы не видеть и не слышать народного отчаяния. Он велел немедленно возобновить Кремлевский дворец; богатые также строились; о бедных не думали. Это вызвало злобу исстрадавшегося народа, “почерпавшего силу отчаяния и ненависти при взгляде на обугленные развалины домов”. Враги Глинских, воспользовавшись этим, составили заговор, а ожесточенный народ охотно сделался их орудием.
Была распущена басня о том, что княгиня Анна Глинская “вынимала сердца из мертвых, клала их в воду и кропила все улицы Москвы”. Это и толковалось как причина пожара, умные люди, не верившие в басню, молчали: ненависть к Глинским была настолько велика и всеобща, что в их защиту не нашлось ни одного голоса в эту критическую минуту. Глинский, дядя царя, был убит в церкви, народ искал других жертв, а царь, малодушный и испуганный, сидел в Воробьевском дворце, не зная, что делать.
В это ужасное время, рассказывает Курбский, держась психологической, а не исторической истины, явился во дворец какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей, родом из Новгорода, приблизился к Иоанну с поднятым угрожающим перстом и возвестил ему, что суд Божий гремит над головою царя, легкомысленного и злострастного. “И аки бы явления от Бога поведающе ему, не выйдите истинные или токмо ужасновения передающе ради буйства, но и детских неистовых нравов умыслил было себе сие, яко многожде и отцы повелевают слугам детей ужасати мечтательными страхами”. Мы знаем теперь, что первое появление Сильвестра относится не к 1547, а к 1541 году, но все же психологическая правда соблюдена в рассказе Курбского. В знаменательный и страшный день, когда “не было правительства”, а царь, растерявшись, не знал, что предпринять, – Сильвестр мог принять на себя роль древнего пророка, посланца Божия, и ужаснуть царя, истолковавши, что пожар московский – наказание за его грехи и распутство. Как бы то ни было, на целых 6 – 7 лет Сильвестру удалось овладеть умом и воображением Иоанна, действуя на него страхом. В отношении к Иоанну он был магнетизером, – гипнотизером, сказали бы мы. Ему удалось внушить царю ту мысль, что один он слаб и беспомощен и что, лишь слушая благие советы, может он рассчитывать на долголетнее и беспечное царствование. Действовал ли Сильвестр сам от себя или, как выражается господин Михайловский, он был лишь точкой приложения коллективной силы – силы “избранной рады” – мы не знаем. Но это безразлично: во всей определенности выступает перед нами тот лишь факт, что Иоанн действительно подчинился Сильвестру и что страх, мистический даже страх, внушаемый царю, играл тут большую, быть может, даже первенствующую роль...
Эпизод удивительный!.. чудо, как выражается Карамзин, и что другое он мог сказать в 20-х годах? Едва ли и современная психология возьмется разъяснить это “чудо” во всех его подробностях, но самый факт возможности подчинения слабовольного человеку сильному волей и убеждением она согласится признать как естественный и часто повторяющийся. Главное, заметим, что Иоанн растерялся, утерял советников своих Глинских, и почва для новой ферулы была расчищена. А ферула была нужна ему, и он охотно подчинялся ей, пока не замечал. Позволю себе по этому поводу небольшое отступление в область психологии: “Слабая воля инстинктивно ищет руководительства, боясь ответственности за поступки свои и тяготясь этой ответственностью. Она соглашается подчиняться другой, более сильной, и вместе с тем постоянно протестует против этого подчинения. Тщеславие и претензия на полную самостоятельность являются неотъемлемыми признаками слабоволия, оттого-то всегда им легче управлять физиологически, чем психологически, т. е. путем внушения, но не убеждения. Нужен, словом, элемент непонятного для объекта влияния; иначе тщеславие немедленно возмутится и, как чувство наиболее близкое к рефлексу, проявится в какой-нибудь резкой вспышке, тем более резкой, чем сильнее была предшествующая кабала. Мы знаем, что загипнотизированный субъект всегда боится того, кто загипнотизировал его, и всегда борется с ним, даже ненавидит, но подчиняется. Гипнотизер внушает страх, и в этом страхе его сила”. Мы сейчас увидим, как это психологическое соображение подходит к характеру отношений Грозного и Сильвестра. Разница будет лишь в степени, но степень сама по себе вещь второстепенная.
