Джордж Бьюкенен - Мемуары дипломата
Точка зрения Бьюкенена на русскую действительность, конечно, отличается свойственной ему поверхностностью и чудовищной наивностью, заставляющей вспомнить о знаменитой "развесистой клюкве" Дюма-отца.
Русская общественная и политическая жизнь остается совершенно непостижимой для этого золоченого дипломатического лакея. Русское революционное движение 1905 г., например, для него сводится к "волнениям среди учащихся, направляемым Парижскими комитетами"; Столыпина он без всяких обиняков называет гениальным человеком; отдельные характеристики вообще составляют слабое место Бьюкенена: так, сетуя на отсутствие настоящих вождей в феврале 1917 г., он указывает, что лишь Чхеизде был "господином положения"; июльское наступление постигла неудача, конечно, по вине немецкой и большевистской пропаганды, большевики, разумеется, были подкуплены немцами и т. п. Наблюдения Бьюкенена над общественной жизнью иногда превращаются буквально в анекдот: в 1916 г. он совершает поездку по Крыму и констатирует огромный патриотический подъем у населения. Это было немудрено, впрочем, сделать, так как в Ялтинском яхт-клубе английского посла приветствовали гимном "God save the King", в православном храме он услышал ектению, в которую было включено моление об английском короле и королеве, и, наконец, после посещения одной виллы он обнаружил в своем автомобиле "патриотический" дар, а именно дюжину бургундского.
Каково же было отношение Бьюкенена и английского правительства к русской революции? Этот вопрос представляется необходимым поставить во всей широте. Дело в том, что и в Англии и в России на Бьюкенена сыпались обвинения, что это именно он стимулировал русскую революцию, что у него были интимные связи с к.-д., что на его поддержку опиралось Временное Правительство и т. п. Как же на самом деле все происходило?
Конечно, смешно говорить о Бьюкенене не только как о "революционере", но даже как о прогрессисте. Типичный дипломат, бюрократ, опытный царедворец, смотрящий на Россию исключительно из окон английского посольства или Зимнего дворца, он был лишь послушным агентом Британского кабинета, маленьким колесиком, приводимым в движение из "Foreign office". Если принимать во внимание его личные политические симпатии, то он был законченным монархистом. По отношению к Николаю II у него было, как он сам признается, "чувство глубокой привязанности", основанное на отношениях интимного характера. Давая общую характеристику Николая, он всячески старается реабилитировать его. Не вина Бьюкенена, если этот написанный с большим пиэтетом портрет монарха все же, в конце концов, походит на карикатуру. Из апологии Бьюкенена мы, например, узнаем, что Николай был убежденным фаталистом, суеверным человеком, доходящим до того, что все свои злоключения он приписывал случайному падению на землю ордена св. Андрея во время коронации; подчеркивая любовь Николая к России, Бьюкенен все же не может не отметить "злосчастного доверия, питаемого им к беззастенчивым авантюристам" типа Безобразова и Абазы; говоря о тактичности царя, он в то же время упоминает, что он обычно обращался с министрами, как с прислугой, и т. п. Причину горячей любви и преданности Бьюкенена к Николаю понять нетрудно: "Я надеюсь установить в настоящем труде, что мы (т.-е. англичане) никогда не имели более преданного друга и союзника, нежели император Николай".
Эту характеристику Николая нужно всегда иметь в виду при оценке русско-английских и еще более того русско-французских отношений во время мировой войны.
Материалы военные и дипломатические, опубликованные в настоящее время, неопровержимо доказывают ту истинную роль, которую, по замыслам Англии и Франции, Россия играла во все время мировой войны.
Благодаря своим огромным человеческим резервам она должна была оттягивать от Западного фронта немецкие силы, принимая на свои почти безоружные армии те удары, которые немцы подготовляли против англо-французов. Именно таков был смысл Восточно-Прусской операции 1914 г., огромного наступления весной 1916 года, утонувшего, по словам Людендорфа, "в болоте и крови" Брусиловского прорыва и т. п. Книга А. Маниковского "Боевое снабжение русской армии", сборник документов "Сношения с союзниками по военным вопросам во время войны 1914-1918 г.г." (состав. Н. Валентиновым) и др. вполне убедительно показывают, с какой несокрушимой настойчивостью проводили союзники этот план во время войны. Мемуары же М. Палеолога с циничной прямотой рассказывают, как этот французский Шейлок изо дня в день требовал от русского правительства новых и новых поставок человеческого мяса взамен выданных миллиардов. С точки зрения этой программы союзников ясно, какое огромное значение имела для них преданность Николая, беспрекословно оплачивавшего все кровавые векселя, предъявляемые английским и французским генеральными штабами.
На 3-й год войны одной царской лойяльности и преданности уже оказалось мало. Затянувшаяся война требовала огромной общественной инициативы для организации производства боевых припасов, для обслуживания армии, наконец, для широкой пропаганды продолжения войны. Сделать это в условиях царизма, конечно, не представлялось возможным. Мало того, на третий год войны мы видим усиление реакции в России, идущее попутно с ростом германофильского влияния. "Старый друг" Англии - Сазонов - вынужден уйти в отставку, его сменяет открытый германофил, сторонник сепаратного мира - Штюрмер. При дворе усиливается влияние "германской клики", действующей через Распутина на правительство и царицу, которая после отъезда Николая в ставку фактически управляет Россией.
При таких условиях Англии приходится действовать, и вот мы видим, как Бьюкенен, очевидно, вспоминает, что он - сын парламентской Англии, и выступает в качестве интимного конституционного советника Николая. В частных беседах он внушает ему мысль о необходимости сближения с народом, о назревшей потребности внутренних реформ и т. д. В противном случае он открыто грозит ему революцией и гибелью династии. "Вам стоит, государь, лишь поднять Ваш мизинец, и они (т.-е. подданные) вновь склонятся к Вашим ногам...".
Какова же цель этих реформ и уступок? Бьюкенен говорит об этом без всяких обиняков: по его мнению, лишь они могут вернуть армии боеспособность, а стране - готовность вести войну "до победного конца". Как мы видим, либерализм Бьюкенена целиком продиктован нуждами мировой войны.
Однако царизм явно становится неспособным выполнять далее ту "историческую роль", которая была поручена ему союзниками. И вот мы видим, как Бьюкенен из мирного реформиста превращается почти в сторонника пронунциаменто. Получается совершенно невиданная картина: посол дружественной державы произносит публичные речи, резко критикующие внутреннее положение дел в России, и открыто предостерегает от "коварного врага, находящегося внутри нашего дома". Положение Бьюкенена в то время, впрочем, настолько усилилось, что он не без гордости воспроизводит данную ему немцами кличку "некоронованный король России"; действительно, помимо советов царю, он, напр., агитирует за уступку японцам Сахалина, ходатайствует о возвращении Бурцева, - одним словом, предпринимает ряд шагов, более подходящих для русского министра иностранных дел, нежели для английского посла.
