Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
Но поражение послужило хорошим уроком: рабочие нашей фабрики стали организовываться, многие из них записались в социалистическую партию. Начала выходить еженедельная газета в Мондови, на родине Джолитти, того самого буржуазного деятеля, который свыше четверти века стоял во главе политической жизни Италии.
В это время я много читал. Я поглощал газеты и книги самого различного содержания, начиная с библии и кончая «Капиталом». «Капитал» и многое другое мне помог усвоить новый мой приятель — анархист Бизаньи.
Этот анархист имел свой собственный грандиозный план революции, для осуществления которого необходимо было вести пропаганду в войсках. Поэтому он, к всеобщему удивлению, пошел в армию добровольцем и дослужился до сержанта, но через несколько месяцев после его повышения я прочел в газетах, что он приговорен к пятнадцати годам каторги за «сеяние смуты в войсках».
Отец мой потерял надежду на помещение меня в Маврицианскую лечебницу, но продолжал по-прежнему работать по четырнадцать часов в сутки: он вбил себе в голову, что должен дать мне образование, сделать из меня школьного учителя, — не знаю почему, быть может, из-за моей больной ноги. Но и это оказалось невозможным: слишком дорого стоит в Италии образование! С болью в сердце он отказался от этой мечты.
Однако необходимо было как-то меня «устроить». Поиски закончились выбором карьеры… цирюльника.
— Не смог я добиться того, чтобы сын мой учился своей головой, пускай поучится на чужих головах! — шутил мой отец в те редкие минуты, когда он был расположен к юмору.
Итак, я попал в парикмахерскую. Намыливал щеки и слушал разговоры, ибо там велись диспуты с утра до вечера. Посетители были самых разнообразных политических оттенков: либералы, клерикалы, социалисты, демократы. Двое из них позже стали депутатами, один — клерикал Бертоне — стал министром. Сам хозяин парикмахерской был демократом. Я — нужно ли говорить об этом? — сразу стал на сторону социалистов.
Признаюсь, случалось, что в пылу дискуссий я забывал о том, что делаю, и вместо щек преусердно намыливал глаза или рот своих клиентов.
Я записался на вечерние общеобразовательные курсы и по-прежнему поглощал книги и газеты. Состоял также членом Интернациональной антимилитаристской лиги; это был расцвет деятельности Эрве[12]. Кроме того, я принадлежал к Союзу социалистической молодежи и усердно посещал партийные кружки. Ни отец, ни мать об этом ничего не знали. Когда меня выставили из вечерней школы за один мой ответ, который показался преподавателю «неблагонадежным», разразилась катастрофа. Дома поднялась буря. Отец мой, как истинный «свободомыслящий», не признавал свободы мнений. Мать молилась всем святым и мадонне, чтобы они возвратили меня на путь праведный.
Вдобавок к этому произошло еще одно событие. Я написал статейку — первый мой опыт в печати, — обращенную к новобранцам, и подписал ее: «Одна из матерей». Дело было как раз во время призыва в армию. Королевский прокурор усмотрел в моем писании «оскорбление армии». Во время обыска в редакции при статейке нашли и препроводительное письмо, подписанное мною, и вот, как раз во время бурных объяснений с домашними, мне принесли вызов в суд… и передали его прямо в руки матери!
Гроза надвинулась и с другой стороны. Написал я в социалистический двухнедельник «Женщина» статью, озаглавленную «О различных видах рабства женщины». Написал в сотрудничестве с одной девицей, к которой я, по секрету сказать, питал некоторую «слабость». Сотрудничество выразилось, собственно говоря, в том, что я написал, а она подписала статью.
Но не повезло мне с женскими псевдонимами! Полиция придралась к этой статье, девице дома жестоко влетело, и она… не выдержала… Как ни приятно ей было видеть свое имя в печати, все же во избежание неприятностей она открыла имя настоящего автора. Родители ее тогда обрушились на меня, как будто у меня не было своих родителей!
Ко всем моим несчастьям прибавился еще один забавный случай. Как-то в парикмахерской церковный служка, мальчишка-подросток, пока я его стриг, спросил у меня:
— А умеешь делать тонзуру[13]?
Мне еще не случалось этого делать, но я храбро ответил:
— Конечно!
И сделал. Прескверно сделал.
Когда настоятель церкви увидел эту тонзуру, он пришел в ярость. Побывал в парикмахерской, пожаловался моим родителям. Он заявил, что это кощунство, что тонзуру можно делать только с разрешения церковных властей, и грозил всякими ужасами.
От хозяина я получил нахлобучку, а от моей набожной матери выслушал еще одну проповедь.
Беда за бедой: пока я с нетерпением дожидался судебного процесса, первого в моей жизни, в одно из воскресений меня вместе с другим товарищем арестовали после нашего выступления на массовке за городом.
Ночь мы провели в каталажке на большом столе, в компании с воришкой, стащившим курицу, лоточником, кравшим медяки из церковных кружек, и пьяницей, распевавшим во все горло. Это было мое боевое крещение.
Домашние на этот раз призвали на помощь деда. И мне было ясно предложено: или перестать «строить из себя социалиста», или порвать с семьей.
Я выбрал последнее.
Глава II
Первые шаги
По воскресеньям, когда кончалась работа в парикмахерской, мы с товарищем уезжали на велосипедах в соседние деревни вести пропаганду по поручению социалистической секции нашего городка. Мой товарищ был уже полноправным членом партии, я же числился в юношеской секции.
Я недавно только овладел искусством езды на велосипеде и очень полюбил этот спорт. Машина раскрепощала мою ногу и доставляла мне радость быстрого движения. Кроме того, она была мне полезна и не раз выручала во время пропагандистских поездок. Иногда, впрочем, она же приводила меня и в тюрьму.
Однажды это случилось по вине… русского царя! Во время приезда Николая II в Италию газета «Аванти»[14] подняла кампанию против русского самодержца, палача русских революционеров. Социалистический депутат Моргари выдвинул оригинальный лозунг: «Освистать царя, где бы он ни появился!» Лозунг был немедленно принят партией и с энтузиазмом подхвачен широкими массами трудящихся.
В результате этого Николай II, наметивший программу большого путешествия по Италии, вынужден был ограничиться визитом в королевский замок в Раккониджи, в провинции Кунео, находившийся меньше чем в ста километрах от французской границы.
И от этой границы до Раккониджи он ехал сквозь строй солдат и полицейских. Из домов, близких к границе, были выселены обитатели, близлежащие дороги перекопаны. Было строжайше запрещено приближаться к дороге, по которой пролегал путь коронованного гостя. Российский император ничего не увидел в Италии, кроме штыков. Были арестованы местные социалисты. Депутат Моргари, которому по закону нельзя было воспретить передвижение, должен был встречать царя свистом в Ракконидже.
