Дэвид Паркс - Дневник американского солдата
Полковник А. ЛЕОНТЬЕВ
Часть первая: учеба
Воскресенье, 21 ноября 1965 года
Форт-Дикс, Нью-Джерси
В армии все воспринимается совсем по-другому. Я здесь всего три дня, но они тянутся, как три года.
В прошлый четверг мачеха Лиз постучала в дверь моей комнаты в четыре часа утра и заявила, что пора идти на встречу с дядюшкой Сэмом. Я притворился, что не слышу. В действительности я проснулся в три часа и больше уже не спал. Отец встал проводить меня, но был немногословен. Слишком раннее время для него. Он просто пожелал мне всего самого хорошего и заявил, что наша семья отлично обойдется и без героев. А потом снова лег спать.
Лиз, кажется, немного встревожилась, заметив, что я не доел яичницу с беконом, но мне просто не хотелось есть. Из Уайт-Плейнса до призывной комиссии в Маунт-Верноне она ехала вместе со мной. Было еще темно и чертовски холодно. В прогнозе по радио сказали, что будет тепло. Метеоролог, должно быть, судил о погоде, сидя в горячей ванне.
Картина на призывном пункте была безотрадной: ребята замерзли, дрожали, выглядели потерянными и испуганными. Вокруг причитали матери и отцы, словно нас уже отправляли во Вьетнам. Я сидел в машине до самой последней минуты. Пройдет по меньшей мере два года, прежде чем я снова стану свободным человеком.
Всего на пункте собралось около ста человек, большинство - белые, но среди них было несколько пуэрториканцев и негров. После проверки фамилий по списку нас посадили в два автобуса и повезли на призывной центр Форт-Гамильтон в Бруклине. Все призывники - молодые ребята, я среди них, должно быть, самый старший. Я все время высматривал, нет ли таких, кого я знаю, но все оказались совершенно незнакомыми. Многие были одеты совсем легко и очень замерзли, но в автобусе все согрелись. На пути в Форт-Гамильтон почти никто не разговаривал. Я сидел рядом с битником с длинной бородой и волосами до самых плеч. Это был симпатичный и смышленый парень, и мы нашли общую тему для разговора, поскольку оба после двух лет учебы в университетском колледже валяли дурака. Его очень угнетало, что он попал в армию. "Ненавижу все, что связано с этой проклятой армией. - Эту фразу он повторил несколько раз. - Просто не знаю, что буду делать здесь". Впрочем, я чувствовал себя точно так же, только не высказывал этого. Нет смысла рассуждать об этом, если ты не намерен отказаться от принятия присяги. А отказываться я не собирался.
Когда через два часа мы приехали в Форт-Гамильтон, нас всех загнали в одну большую комнату. Тут были ребята из Нью-Йорка, Квинса, Уэстчестера, Бруклина и многих других мест. Первый лейтенант произнес перед нами короткую речь, заявив, что тот, кто хочет отказаться от службы в армии, пусть выйдет из этой комнаты. Я краешком глаза посмотрел на битника: не выйдет ли он из комнаты? Нет, не вышел. Никто не вышел. Чтобы выйти, тоже ведь надо набраться смелости. Потом офицер приказал нам сделать шаг вперед правой ногой, поднять правую руку и произнести присягу. Эта церемония длилась не более одной минуты. У меня было такое ощущение, словно я попал в ловушку.
Нас продержали здесь почти до половины пятого дня и только тогда повели обедать. Первый армейский обед был плохой. Нам дали так называемый бифштекс - на самом деле это был жесткий и холодный кусок мяса. Такими же невкусными были брошенные в тарелки горох и картошка. Я пожалел, что утром не доел яичницу с беконом.
Около семи часов вечера для собравшихся здесь почти пятисот призывников подали девять автобусов. Нас повезли в Форт-Дикс в Нью-Джерси. Мой отец однажды был там в лагере бронетанковых войск, рассказывал о нем, и мне очень хотелось посмотреть это место. Теперь ребята чувствовали себя уже несколько свободнее, а некоторые даже смеялись и пели песни. Но смех и песни прекратились, как только мы приехали около девяти часов вечера в Форт-Дикс. Было темно и снова чертовски холодно. От долгого сидения в автобусе у всех ныла спина. К нам бесконечно подходили сержанты и задавали глупейшие вопросы. Потом нас буквально огорошили: сказали, что только теперь начинается процедура вступления в армию. А мы-то надеялись, что наконец ляжем спать...
Заполнив удостоверения личности, мы брали испытательные листки с вопросами (что тебе нравится, что ты ненавидишь, любишь ли, когда тебе приказывают) и отвечали (да/нет, конечно/не очень). Я подчеркивал ответы среднего значения. Посмотрев на мои ответы, сержант как-то странно улыбнулся. Нас спрашивали, где и как мы учились, знакомы ли с огнестрельным оружием, как относимся к тому-то и тому-то, интересовались биографией. Нам сделали десяток уколов, осмотрели каждого с головы до пят, взяли анализ крови. У многих ребят закружилась голова, а некоторых даже затошнило. Большинство просто устало от приказов и чувствовало слабость.
Все это продолжалось до часу ночи. Затем нас снова выгнали на холод, и почти два часа мы стояли в очереди к складам за обмундированием, носильным и постельным бельем. Мы онемели от холода, голода и усталости. Некоторые ребята даже плакали, другие не выдерживали, выходили из очереди и убегали в помещение, но на них набрасывались сержанты и выгоняли их на улицу. Я увидел битника. Он дрожал как осиновый лист, у него начался насморк. Усы и борода стали влажными, из глаз текли слезы. Он вышел на шаг из очереди и переминался с ноги на ногу, чтобы согреться. У меня, вероятно, был не совсем нормальный вид. Пальцы рук и ног замерзли. Я начал подпрыгивать, дурачиться и смеяться, чтобы хоть немного согреться. Стоявшие рядом ребята смотрели на меня как на сумасшедшего и спрашивали, чему это я так радуюсь. Я ответил, что ужасно рад вступлению в эту "замечательную" армию и что я очень "люблю" ее. К моему смеху присоединились сначала еще два парня, а потом прыгать и дурачиться начала вся очередь, кроме битника. Он просто стоял и смотрел на нас слезящимися глазами. Мне стало жаль его, но он, по-видимому, принадлежал к той категории людей, которые не любят проявления сострадания к ним.
На следующее утро нас подняли в пять, дав поспать немногим более двух часов. Стало еще холоднее, а мы не успели согреться после вчерашнего дня. И снова мы стояли на улице в этой проклятой очереди за завтраком, с пяти до восьми; теперь призывников здесь стало около тысячи. Ребята по-настоящему заскучали по дому. В очереди передо мной стоял парень по имени Лопес. Я вспомнил, что он ехал вместе со мной в автобусе из Уайт-Плейнса. Оказалось, что он кубинец, а не пуэрториканец, как я думал сначала. У него испорченные передние зубы, но в общем-то он симпатичный парень. Рассказал мне, что когда-то его отец имел на Кубе каучуковую и сахарную плантации. Чудно было стоять дрожа от холода и говорить о таких жарких местах, как Гавана, Куба. Лопес нравится мне. Может быть, мы подружимся.
