Марк Твен - О "мемуарах" генерала Гранта
Как это было похоже на Гранта. Любое условие, дающее шансы преуспеть ему, но не гарантирующее того же партнёру, совершенно для него неприемлемо.
После составления и подписания контракта я вспомнил, что ранее предлагал генералу некоторую сумму в виде аванса и он ответил, что ему может понадобиться 10 тысяч долларов до выхода книги. Это обстоятельство, будучи забыто, не было включено в контракт, но мне повезло вспомнить о нём перед отъездом. Я вернулся к Грантам и сказал Фреду, чтобы он обратился к Уэбстеру за 10 тысячами, как только они понадобятся.
Поскольку это был единственный пункт, который забыли включить в контракт, и теперь эта оплошность была исправлена, то далее всё пошло как по маслу.
И тут я подхожу к сведениям, которые я никогда не разглашал и которые не будут разглашаться ещё долгие годы, поскольку данный фрагмент запрещено публиковать до тех пор, пока освещение столь конфиденциальной информации может нанести вред любому ныне живущему лицу.
Контракт с моей стороны готовился мощной юридической фирмой "Александер и Грин", а со стороны Гранта – Кларенсом Сьюардом, сыном того человека, который был Госсекретарем в администрации президента Линкольна.
В контракт был также включен пункт о передаче экземпляра книги супруге Гранта и последующей передаче ею этого экземпляра моей фирме в обмен на непосредственную выплату ей одной тысячи долларов.
Это делалось с целью предотвращения возможности завладения кредиторами Гранта выручкой от продажи книги.
Когда Уэбстеру сообщили о вышеназванной сумме в тысячу долларов, он не возражал и после того, как, подписав контракт, уже уходил из офиса юрфирмы, он ненароком обронил, что для такого документа условие об этой тысяче, видимо, лишь простая формальность и, конечно же, ничего не значит. Но Сьюард тихонько отвёл его в сторонку и сказал, - Нет, оно значит именно то, что в нём сказано, поскольку семья генерала сидит дома без гроша и в эту самую минуту с глубоким волнением ожидает поступления этой малой денежной суммы.
Уэбстер был поражён. Он тут же выписал чек и Сьюард передал его посыльному, приказав ему доставить его кратчайшим маршрутом в дом Гранта и чтоб одна нога здесь, другая там.
Какой же это стыд, что герой, спасший страну и ее правительство от уничтожения, до сих пор пребывает в таком положении, что столь мелкая заурядная сумма как тысяча долларов, может восприниматься им как манна небесная. Ни для кого не было секретом, что Грант испытывал финансовые затруднения, но какая буча поднялась бы по всей стране, узнай наш народ, насколько глубока его нужда.
По всей стране газеты трубили о неземной щедрости ребят из Сенчери, выплативших Гранту такую щедрую сумму в полторы тысячи долларов за три журнальных статьи, в то время, как заплати они Гранту лишь то, что ему причиталось, он был бы в состоянии и содержать свой конный экипаж и не сушить голову о том, как добыть тысячу долларов.
Ни газеты, ни широкая публика, видимо, не в курсе, что пятьдесят пять лет тому назад издательство одного лондонского ежегодного журнала предложило юному Тому Мору за две статьи сумму в два раза большую, чем полторы тысячи, и разрешило ему сделать их длинными или короткими и писать обо всём, что ему угодно. Финансовая же ценность любой статьи Тома Мора даже в расцвете его сил ценится раз в пятьдесят дешевле статьи о войне генерала Гранта в то время.
Но вернёмся немного в прошлое. После пребывания на Западе в течение пары месяцев зимой 1884-85 гг. я возвратился на Восток, добравшись до Нью-Йорка к 20 февраля.
На тот момент никакой договорённости в отношении контракта достигнуто ещё не было и я заглянул в дом Гранта лишь справиться о его здоровье, поскольку видел сообщения в газетах о том, что он болен и некоторое время не выходит из дому.
Последний раз, когда я был у него, Грант гворил, что из-за проблем с горлом ему пришлось бросить курить, что, как сказали доктора, будет лучше всего способствовать его лечению. Однако, пока я был на Западе, газеты писали, что такие симптомы болезни горла характерны для рака. В день же моего прибытия в Нью-Йорк утренние газеты сообщили, что врачи заявили, будто Гранту уже намного лучше прежнего и он чувствует себя довольно неплохо. Посему, приехав к Гранту домой, я вошёл в его комнату, пожал ему руку и сказал, что очень рад, что ему намного лучше и что он на пути скорейшего восстановления здоровья.
Он усмехнулся, - Если б это было правдой.
Естественно, я был неприятно удивлён и спросил его врача, доктора Дагласа, действительно ли Грант идёт на поправку не так успешно, как я надеялся. Он дал понять мне, что газетные сообщения выражали лишь радужные надежды, а болезнью был, несомненно, рак.
Будучи заядлым курцом, я сказал Гранту, что остальные поклонники курения должны принять его пример как предупреждение, но тут вмешался доктор Даглас и заявил, что курение нельзя назвать единственной причиной этого недуга. Возможно, сказал он, чрезмерное курение было причиной зарождения болезни, но не её проявлений на данном этапе, и, вполне вероятно, истинной причиной болезни было умственное перенапряжение и годичная душевная депрессия, вызванная крахом фирмы Грант и Уорд.
Эти слова тут же пробудили в Гранте желание поговорить и я отметил тогда (и не в последний раз), что если у него не было охоты обсуждать какую-то иную тему, то на эту он проявлял готовность беседовать всегда.
Он заговорил на тему, о которой я уже упоминал, тему мошеничества, учинённого в отношении его и его родни этим субъектом, Уордом, которому он безоглядно доверился. Но при этом, он всё же не допустил в адрес Уорда ни одного выражения крепче тех, что разгневанный взрослый мог бы употребить в отношении нашкодившего ребёнка. Он говорил как человек глубоко обиженный, униженный и обманутый, но ни разу не пустил в ход оскорбительного или унизительного выражения.
Что до меня, то я всё время мысленно кипел, я скальпировал Уорда, свежевал его живьём, колесовал, кромсал в фарш и поносил всеми матерными словами хорошо известного мне языка, подкрепляя их в моменты затруднений и сомнений обрывками матерщины из двух не очень хорошо известных мне языков.
Грант вёл свой рассказ с глубоким трагизмом в голосе, но лицо его ничем не выдавало всего, что творилось в его душе. На своё лицо он мог положиться при самых чрезвычайных обстоятельствах. Оно всегда оставалось ему верным и никогда не подводило его.
[Где-то первого-второго июля 1885 г. в Маунт МакГрегор, примерно за три недели до смерти Гранта, мы с Баком Грантом беседовали, сидя по обе стороны от кресла генерада, чтобы хоть как-то составить ему компанию, - он мог только слушать. Только что пришло известие о том, что служащего банка Мэрин-Бэнк, дружка Уорда (как же фамилия этого гада?) упекли на десять лет. Бак клеймил его самыми крепкими выражениями, которым он мог позволить сойти с его языка, я не сильно отставал. Грант немного послушав, потянулся за карандашом и блокнотом, где написал: "Он не так плох, как второй", имея в виду Уорда. Это был его единственный комментарий. Даже в записке он не мог выразиться грубо.]
