Аркадий Столыпин - Записки драгунского офицера. Дневники 1919-1920 годов
Но двинулись мы лишь 18 октября. Меня послали к коменданту города и его помощнику, и я спорил, ругался, грозил и уговаривал ровно 3 часа, после чего получил паровоз, платформы, вагоны и прочее. Выехали лишь вечером. В Калуге узнали, что туда уже прибыл 6-й эскадрон из города Смоленска и штаб полка.
В вагоне командира полка Брандта, назначенного, кстати, командиром местных войск, узнали положение. Последнее довольно серьезное. Усмирять придется не только пьяную пехоту, но и Совет солдатских и рабочих депутатов, у которых есть подручные силы, винтовки и пулеметы в изобилии, а засели они в губернаторском доме, как в крепости.
Вызвали наших эскадронных делегатов, и Измаил Гашимбеков пустил в ход все свое красноречие и татарскую хитрость. К счастью, все обошлось гладко, т. к. Совет Калужского гарнизона без всяких прав и причин нелегально сверг предыдущий Совет, отказался высылать на фронт очередные пополнения, избил (sic!) врачей, неохотно пускавших солдат в отпуск, и даже (трудно поверить!) накладывал денежную дань на жителей. (Переизбранный за месяц до этого с нарушением установленного порядка Совет солдатских депутатов, ставший большевистским, объявил о роспуске и перевыборах Совета рабочих и крестьянских депутатов, которые еще были меньшевистско-эсеровского состава, претендовал на подмену собою городского управления, отказался выполнять постановления военного министра об отправке на фронт частей Калужского гарнизона, выдвигал требование реквизиции типографии газеты “Голос Калуги” и даже распорядился о переходе бывшей губернаторской ложи в “зимнем городском театре” в распоряжение Исполкома. В связи с этим 18 октября был издан приказ командующего войсками и начальника гарнизона Калуги полковника Брандта. В нем говорилось: “Темные силы, враги Родины и Революции, разными подлыми способами стремятся внести беспорядок, рознью и раздорами пытаются ослабить нашу навеки свободную Великую Российскую Республику и подорвать престиж демократии”. В городе объявлялось военное положение с ограничением передвижения в вечернее и ночное время, запрет митингов в помещениях и на улицах, стрельбы “в районе города и казарм” — боевой и учебной, изымались патроны из рот и казарм. Военный комиссар Временного правительства Галин распорядился о роспуске Совета солдатских депутатов (Голос Калуги. 1917. 18 —19 окт. — А. С). Совсем как в средние века.
Едва успели найти квартиры и присели в ожидании чая, как по телефону приказали выезжать по тревоге. По дороге встречались с казаками и броневиками. Это были те же, что в Ржеве. “Мы, по-видимому, вместе гастролируем, вроде провинциальной труппы”, — острит худенький, бритый командир броневого взвода.
Меня вызывают к казачьему войсковому старшине: “Поручик, вы будете высланы парламентером. Вам придется подъехать к “их” штабу и через кого-нибудь вызвать трех председателей комитетов — Солдатского, Крестьянского и Рабочего. Вы им передайте, что им дается 5 минут на размышление и что если через 5 минут они не согласятся положить оружие и сдаться, то после троекратного сигнала по ним будет открыт огонь и против них будет произведено совместное наступление казаков, драгун и броневиков. Советую вам, поручик, не заезжайте к ним глубоко, смотрите в оба, чтобы вас не захватили заложником, и если по вас будут стрелять — то поворачивайте обратно”. Про последнее войсковой старшина мог не упоминать.
Поручение в своем роде интересное. Постепенно силы наши приближаются к месту действия. 1-й полуэскадрон с князем Гагариным[3] занимает шоссе вдоль реки Оки, чтобы перехватить товарищей с тыла, вздумай они бежать.
2-й полуэскадрон охраняет площадь. Казачья сотня высылает разъезды. Броневики притаились за утлом зданий, как темные и хитрые зверюги.
Вся площадь полна драгунами и казаками, под сводом массивных ворот еще войска, а за ними боязливый, но любопытный народ. Впереди, контрастом, пустынная улица, освещенная высокими фонарями, бросающими круглое, дрожащее сияние. С левой стороны огромное здание железнодорожного Управления и еще какие-то постройки, дальше губернаторский дом — крепость большевиков, а с противоположной стороны ряд высоких деревьев и далее — сад. Губернаторского дома не видно, он за поворотом в глубокой тени. Конец улицы-бульвара теряется в сумраке, но можно различить фигуры нескольких часовых.
“Поручик Столыпин, вам пора ехать!”
Отделяюсь от массы конницы на площади и рысью выезжаю на пустынную улицу. Гулко отдается звук конских копыт моей кобылы среди внезапно наступившей гробовой тишины. Вот и цель “неприятельских” часовых: “Стой, дальше нельзя!” Совсем как на войне... “Дальше мне и не надо. Прошу вызвать трех представителей Комитета”. Толпа растет, из переулка, из-за темных углов, выползают серые фигуры в пехотных папахах, кто с винтовкой, кто без.
Томительное ожидание. Одного из представителей никак не могут найти; наконец, появляется его заместитель, “некто в штатском”, видно представитель рабочих.
Совсем темно, освещение плохое, лиц разобрать не могу. У одного, кажется, офицерские погоны прапорщика. Почему у “них” погоны?
Среди напряженной тишины передаю полученное мною приказание командующего войсками. Кобыла моя почему-то стала дрожать. Едва произнес я последние слова, как поднялась буря, крики, посыпались угрозы: “Пять минут — это не по-социалистически!”, “Вас послал Корнилов! Так говорят корниловцы и контрреволюционеры...”.
Кольцо вокруг меня сужалось, толпа напирала, солдатская рука потянулась к моему поводу, нервная кобыла не выдержала, вздыбилась, солдат отшатнулся, поскользнулся и упал. Я этим воспользовался и осадил кобылу; положение делалось опасным — я вдруг повернул лошадь и, стараясь казаться спокойным, медленно, а затем рысью вернулся обратно на площадь.
За минуту до окончания 5-минутного ультиматума один из пехотных офицеров бросился к “осажденным” и заклинал их со слезами на глазах сложить оружие. Но напрасно.
Пять минут прошли. Раздались три сигнала, и цепь казаков двинулась между деревьями, а Гашимбеков повел цепь драгун 1-го эскадрона... Грянуло несколько выстрелов, и вдруг, раздирая ночную тишину, почти одновременно грянули все пулеметы броневиков, сливаясь в один непрерывный гром.
Словно колосья, срезанные серпом, повалились на землю прямо лицом в пыль барышни, старушки, пожилые чиновники, гимназисты и все те, которые за спинами наших драгун прятались в темноте. Я не мог не улыбнуться, когда, видя, что опасности нет, они с виноватым видом встали и стали стряхивать пыль.
Вслед за пулеметным огнем, который разбил все окна губернаторского дома, казаки и драгуны бросились и стали вламываться в здание. Затрещали и пали тяжелые двери, и наши ворвались внутрь. Там творилось нечто неописуемое: среди груды поломанной мебели, осколков стекол, гор “литературы”, кучи обвалившейся от выстрелов штукатурки, там, среди этого хаоса, толпились бледные и дрожащие большевики, бросившие свои пулеметы и винтовки. Казаки и драгуны били их прямо наотмашь, одного солдата прокололи штыком. Все смешалось в пыли падающей штукатурки, хрустящего под ногами стекла, среди грома выстрелов и криков.
