Джейн Вигор (Рондо) - Письма леди Рондо
Я воображаю, что Вы по своей чувствительности содрогаетесь об участи молодой, оставленной невесты, которая для престола оставила человека, ею любимого, и теперь лишилась своего вознаграждения — величия; но я должна сказать вам, что Княжна Долгорукая явилась героинею: она сказала однажды: «как член государства, я оплакиваю потерю, как частное лицо я радуюсь, потому что его смерть освободила меня от величайших мучений, какие может только выдумать жесточайший тиран или самый изобретательный кровопийца.» На свою будущую судьбу она смотрит хладнокровно: свою любовь надеется подавить, что же касается до телесных мучений, она их легко перенесет; один благородный человек, видевший эту особу, сообщил мне, что когда он, нашедши её оставленною с одною только девушкою и лакеем, служившими ей с детства, изъявил на это своё негодование, она отвечала: «Милостивый Государь! С юных лет моих, до времени обручения с венценосным наследником я надеялась, что никогда не буду предана общему бесчестью или доведена до нищеты. Мое сердце наполнено было одним предметом, с коим и самое уединение было бы приятным.» Казалось, она погрузилась в размышление при слове: «одним предметом», потом, как бы пробудившись, быстро произнесла: «Я запретила себе думать о нем с той минуты, как это сделалось для меня преступным; но я могу быть недовольною своим семейством, которого поступки достойны порицания. Я не притворялась в моей любви, но они принесли меня в жертву, и вот они сами подвергаются за то бедствиям.» [47]
Вы, милая моя, так справедливо судите обо всем, что мне не нужно при описании этой сцены предаваться тем размышлениям, к каким невольно возбуждает непостоянство нашего света. Каждый час нашей жизни свидетельствует, что наши радости носят на себе отпечаток какой то легкости и насмешливости; чтобы приучиться к равнодушию во всех переменах, не должно думать, что в этом мире все продолжительно. Я уже наскучила Вам письмом; впрочем, если бы и хотела продолжать мои поучения, но курьер уже ожидает. Прибавлю только, что нам здесь нечего страшиться за нашу жизнь или имущество.
Во все время, как мы (особенно я) были в опасности, я думала поступать гораздо решительнее, нежели как Вы может быть ожидали от Вашей робкой
N. N.
ПИСЬМО VI
Милая моя,
Благодарю Вас за пяльцы, они прекрасны, и я скоро примусь за работу. По Вашему приказанию я должна писать к Вам длинные письма, удивляюсь, что Вы не потребуете, чтоб я писала не больше двух строчек.
Я думаю, что со своими письмами похожу очень на известного нам писателя писем, у которого всегда есть и приступ, и постскрипт, и нечто такое, от чего выходит, будто вся книга написана не нарочно.
Вы спрашиваете меня, как провожу я время? Для удовлетворения Вашего любопытства, представляю Вам описание одного дня. Так мало разнообразия! Вы это увидите, прочитавши, чем я занимаюсь, оставив дружеские общества. Встаю в шесть часов, так я отстала от лучшего тона! Осмотревшись кругом и отдав приказания слугам, в восемь часов иду к завтраку, потом занимаюсь час с учителем французского языка, после иду в свою комнату и занимаюсь одна работою или чтением до 12-ти часов; одевшись, иду в 1 час к обеду, после обеда немножко болтаем, потом я опять занимаюсь работою или пишу до шести часов; в это время садимся в коляску, едем прогуливаться, или прохаживаемся пешком до 8; тогда садимся ужинать; и в десять часов ложимся спать; так проходит время почти всегда!
Предместья города прелестны: леса, воды и поля представляют живописные ландшафты. Так как мужчины имеют больше круг знакомства, нежели женщины, и их чаще приглашают в общества, то я выезжаю большею частью одна в сопровождении только одного постоянного моего друга, — это Вы. Во время одной из прогулок мы встретили дом, принадлежавших некогда князю Меньшикову [48], ныне запустелый. Он стоит на прекрасной равнине, пред ним и позади его широкий пруд. Равнина окружена густым лесом, чрез который идут неправильные аллеи со многими натуральными изворотами, ведущими на долину. Мы часто ходим сюда прогуливаться; но при всем удовольствии, одно горе — много лягушек. Какая нежность! — восклицаете Вы — бояться лягушек. Но рассудите, что я также точно не могу превозмочь своего отвращения к этим животным, как Вы не можете терпеть какого-нибудь несносного обожателя, хотя я совершенно уверена, что ни те, ни другие не причиняют вреда. Вокруг города много монастырей: каждый на расстоянии трех, четырех или пяти миль; они все древние и некрасивы; некоторые великолепны; купола и башни во многих монастырях покрыты золотом. Это конечно весьма расточительно, но здесь монастыри весьма богаты, особенно храмы, мы посетили одного из монастырских настоятелей, который принял нас весьма ласково, угостил кофе, чаем и закускою; наконец он сказал, что угостит нас по обыкновению страны; и вот мы увидели на столе множество гороху, бобов, редьки, моркови, из напитков поставлены мед, пиво и водка. Одним словом, мы нашли отца настоятеля весьма гостеприимным, человеком веселым и добрым; до девяти часов мы провели время весьма весело. Около трех миль отсюда есть монастырь для благородных девиц, или монастырь вдовствующей императрицы — я разумею первую супругу Петра Первого [49]; едва внук её взошел на престол, она оставила монастырь, в коем содержалась как узница [50]. Здесь она имеет свой двор как вдовствующая императрица. Она и настоятельница могут выходить из монастыря когда угодно, но только в монастырском платье.
ПИСЬМО VII
Милая моя,
Вы нетерпеливо желаете знать историю вдовствующей императрицы. Историю её жизни рассказывают различно, смотря потому, пристрастие или ненависть руководит рассказчиком, так что весьма трудно судить об истине.
Императрица называется Евдокией и происходит из благородного дома Лопухиных [51]. Царь женился на ней в юных летах (бывши 17 л.) и имел от неё сына (царевича Алексея), который приговорен к смерти и оставил после себя сына и дочь. Сколько бедствий перенесла эта несчастная Государыня! Самым сильным ударом была для неё, без сомнения, смерть юного монарха, её внука; это несчастье постигло её тогда, как она, казалось, превозмогла уже все свои бедствия. Нынешняя императрица весьма уважает эту знаменитую отшельницу и часто посещает ее. Она присутствовала при помазании императрицы на царство и сидела на нарочно устроенном месте, откуда она не была видима. По окончании церемонии императрица подошла к её месту, обняла её, поцеловала и просила её дружества, при сем обе обливались слезами. Так как Евдокия вошла в церковь тайно, ещё прежде самой церемонии, то и при выходе она долго оставалась в церкви, и не хотела быть на обед во дворец, из уважения к монашескому одеянию; толпа придворных по обыкновению бросилась к ней с громкими поздравлениями, которые она принимала ласково. Вы можете догадываться, что и Ваша покорная слуга находилась в числе поздравителей; да, я была так счастлива, что могла долго смотреть на несчастную. Так как я одета была по-английски (по причинам, которые рассказывать будет весьма долго и не нужно), то она спросила, кто я такая. После пожелала видеть меня ближе, смотрела на мой убор и сказала: «Я слышала, что англичанки славятся красотою и, думаю, это правда, потому что они не рассчитывают на то, чтоб своими костюмами, особенно головным убором, придать себе как можно больше прелестей, и не смотря на то, костюмы их очень нарядны и скромнее всех других, сколько я видела; особенно шея совершенно покрыта.» Она, кроме того, наговорила мне много лесного о моем лице, стане и проч. и пригласила меня к своему двору, которого приёмы и вежливость, как видите, она ещё не позабыла. Теперь она потолстела, но, несмотря на её лета, на лице остались следы прежней красоты. Её лицо выражает важность и величие, которые, впрочем, растворены какою-то ласковостью. Её пламенные глаза так проницают говорящего с ней, что кажется она читает в самом сердце. Если её судьба также трогает Вас, как и меня, то я очень довольна, расставаясь с Вами.
