Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый
О большой гражданской смелости Глинки и любви к молодому поэту свидетельствует не только его поведение в деле о высылке Пушкина из столицы. В сентябрьской книжке «Сына Отечества» за 1820 год он поместил свое стихотворное послание опальному поэту, на что требовалось немалое мужество:
О Пушкин! Пушкин! Кто тебя
Учил пленять в стихах чудесных?
…………………………………
Не бойся, молодой певец!
Следы исчезнут поколений,
Но жив талант, бессмертен гений!..[13]
Пушкин, прочитав эти строки в июле 1821 года, в письме своему брату из ссылки просил последнего: «Если ты его увидишь, обними его братски, скажи ему, что он славная душа – и что я люблю его…» (10, 29). А вскоре поэт увековечит Глинку в своем известном к нему послании, назвав его «великодушным гражданином».
Судя по воспоминаниям Глинки Пушкин в точности выполнил его советы. Милорадович проявил благородство и от имени царя «простил» поэта. Однако совсем иного мнения о поэте был сам царь. Над Пушкиным нависла беда. Царь предлагал сослать его либо в Сибирь, либо на Соловецкие острова. Одним из первых об этом узнал Чаадаев. Поздним вечером он посетил H. М. Карамзина, «принудил историографа оставить свою работу и убедил, не теряя времени, заступиться за Пушкина у императора Александра».[14] Заступничество Карамзина зафиксировано в его письме к И. И. Дмитриеву от 19 апреля 1820 г. (в нем же есть и подтверждение рассказа Глинки о сути конфликта поэта с полицией): «Над здешним поэтом Пушкиным – если не туча, то по крайней мере – облако, и громоносное: служа под знаменами либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч. Это узнала полиция etc. Опасаются следствия. Хотя я уже давно, истощив все способы образумить эту беспутную голову, предал несчастного Року и Немезиде; однако же из жалости к таланту замолвил слово, взяв с него обещание уняться. Не знаю, что будет».[15] Ходатайство Карамзина, а также Жуковского, Оленина и Энгельгардта сделало свое дело, и ссылка в Сибирь или на Соловки была заменена переводом по службе в Екатеринослав. 6 мая 1820 г. Пушкин покидает Петербург.
Чуть иначе об официальном «знакомстве» поэта с тайной полицией рассказывает в своих «Записках» Ф. Ф. Вигель. Он познакомился с Пушкиным вскоре после окончания им лицея. Так же как и юный поэт, он был членом литературного общества «Арзамас». Наиболее тесные, можно сказать, дружеские связи Вигеля с Пушкиным относятся к кишиневскому и одесскому периодам жизни поэта. В дальнейшем Вигель сделал карьеру, дослужившись до чина тайного советника и должности директора Департамента иностранных вероисповеданий. Вигель следующим образом объясняет эпизод с Милорадовичем: «Кто-то из употребляемых Милорадовичем (т. е. тайных агентов. – А. Н.), чтобы подслужиться ему, донес, что есть в рукописи ужасное якобинское сочинение под названием „Свобода“ недавно прославившегося поэта Пушкина и что он с великим трудом мог достать его. Сие последнее могло быть справедливо, ибо ни автор, ни приятели его не имели намерения его распускать. Милорадович, не прочитав даже рукописи, поспешил доложить о том государю, который приказал ему, призвав виновного, допросить его. Пушкин рассказал ему все дело с величайшим чистосердечием; не знаю, как представил он его императору, только Пушкина велено… сослать в Сибирь. Трудно было заставить Александра отменить приговор; к счастью, два мужа твердых, благородных… дерзнули доказать ему всю жестокость наказания и умолить о смягчении его».[16]
Оставим в стороне и на совести мемуариста изложение не очень достойной роли Милорадовича в этом деле, не согласующееся с вполне устойчивой характеристикой последнего его современниками. М. А. Милорадович – один из героев Отечественной войны 1812 года. Мемуарные свидетельства Глинки о благожелательном отношении петербургского военного генерал-губернатора к Пушкину и заступничестве за него перед царем более соответствуют истине, чем интерпретация этих событий Вигелем. Это, например, подтверждается и письмом отца поэта (С. Л. Пушкина) Жуковскому (датируемым началом мая 1820 г.): «Что касается графа Милорадовича, то я не знаю, увидев его, брошусь ли я к его ногам или в его объятия».[17] Исходя из сути обсуждаемых событий, нас более интересуют расхождения мемуаристов в источниках получения властями информации о свободолюбивых стихах Пушкина. По рассказу Глинки, у Милорадовича, а значит и у тайной полиции, не было рукописных списков антимонархических и антикрепостнических стихотворений Пушкина. Вигель же утверждает, что Милорадович через своего тайного агента получил рукопись оды «Вольность». В принципе, обе версии можно признать вполне правдоподобными. Думается, что и в вигелевском варианте речь шла не об авторских рукописях, в связи с чем необходим допрос их предполагаемого автора. Однако, по нашему мнению, информация Глинки, учитывая его служебное положение, представляется более достоверной. Но главное, в чем сходились оба мемуариста, это то, что улики против Пушкина у тайной полиции появились лишь в апреле 1820 года.
Тем не менее, по-видимому, Пушкин фактически стал объектом негласного наблюдения несколько раньше. Первый советский исследователь этой темы Б. Л. Модзалевский попытался определить начало пристального внимания тайной полиции к личности поэта. «Под недреманное око полицейского надзора Пушкин попал, по всей вероятности, тотчас же по выпуске из лицея, вернее – по приезде своем, осенью 1817 года в Петербург из Михайловского».[18] Чем же мог привлечь внимание тайной полиции юноша, начинающий самостоятельную жизнь? В августе 1817 года поселяется в столице и начинает службу восемнадцатилетний переводчик иностранной коллегии в скромном чине коллежского секретаря. В этом качестве интереса для тайной полиции юный поэт явно не представлял. Не было ли, однако, к нему полицейского интереса в связи с его окружением? На первый взгляд вокруг него – одна благонамеренность: Карамзин – царский историограф, Жуковский также определенно свой человек в царском окружении, Оленин – президент Академии художеств. Чаще всего Пушкин посещал именно салон Оленина, а также салон Карамзиных и салон княгини Е. И. Голицыной («ночной княгини»). Правда, в то же время завязываются знакомства и с будущими декабристами – Н. Тургеневым, М. Орловым, М. Луниным и другими. Но осенью 1817 года – это все достойные и благонадежные, с точки зрения полицейских, люди. Может быть, «криминал» заключался в образе жизни юного поэта? Рвением по службе он не отличался, зато сразу же стал завсегдатаем театра, активным участником дружеских вечеринок. Но и это все для полиции неинтересно. И, пожалуй, самое главное – несмотря на свой юный возраст, в культурных кругах столицы Пушкин уже известен как поэт, на которого возлагают большие надежды. Для полиции не последним было и то, кто возлагает эти надежды (Державин, Жуковский). По поэтической части юный поэт посещает последние заседания распавшегося в конце 1817 года литературного общества «Арзамас», однако и его состав, и ставившиеся там литературные спектакли не могли быть предосудительными для полицейских ревнителей самодержавных устоев. Самым уязвимым в этом плане было то, что в 1817 году Пушкин успел написать оду «Вольность». Разумеется, что ее содержание – серьезнейший повод для установления полицейской слежки за поэтом. Однако написание ее в литературоведении датируется приблизительно июлем – декабрем. Даже если при этом допустить, что написана она была в летние месяцы, то и в этом случае вряд ли сотрудники и агенты тайной полиции были первыми ее читателями. Все-таки для того, чтобы ода дошла до этого заведения, необходимо определенное время. Если же учесть, что, как уже отмечалось, полицейский агент даже в 1820 году безуспешно пытался достать тексты запрещенных стихов Пушкина, то очевидно, что осенью 1817 года восемнадцатилетний поэт еще не представлял интереса для всезнающего ведомства. Не представлял тогда, но с каждым последующим днем своим творчеством, новыми друзьями и своим образом жизни поэт становился все более занимательным для этого учреждения. Можно категорически утверждать, что молодой Пушкин неизбежно должен был попасть в поле зрения тайной полиции.
