Александр Родимцев - Гвардейцы стояли насмерть
И Рубен стал вспоминать о последних боях. Несмотря на молодой задор, было видно, что борьба для Рубена - не романтическое приключение, как у некоторых юношей, а глубоко осознанная необходимость спасения родины от фашизма.
- Я рад, что вместе с нами русские друзья. Я полюбил вашу советскую страну, - признался Рубен.
- А ты разве был у нас? - удивился я.
- Да. Когда маму бросили в тюрьму и полиция разыскивала меня и сестру Амалию, наши друзья переправили нас в Москву. Так я стал москвичом... - не без гордости подчеркнул Рубен и продолжал: - Я работал на автозаводе и учился в средней школе. У меня было много русских друзей. Мы часто пели про "Катюшу" и про "Трех танкистов"...
- А потом этот мальчуган от вас сбежал, - вмешался Листер. - Да, да, Павлито, сбежал. Когда у нас здесь случился фашистский мятеж, он, скрыв свое имя и возраст, направился в испанское посольство в Москве и таким образом вернулся на родину, где добровольно вступил в республиканскую армию - был зачислен в горнострелковую роту. За храбрость в боях его произвели в капралы...
Я тогда очень спешил, и мы расстались. Прежде чем скрыться за поворотом, я обернулся: Рубен и Листер продолжали стоять на дороге, подняв кулаки в антифашистском салюте. Я также поднял правую руку с крепко сжатым кулаком на уровне виска. И с тех пор меня с Рубеном связывало нечто большее, нежели воинское братство: мы были антифашистами.
Наши пути от залитой солнцем Гвадалахары до этой встречи в сталинградской степи еще раз пересеклись в Москве. Вспомнив об этом, я здесь, прямо на дороге, спросил Рубена:
- Ты не забыл про наше соревнование, Рубен?
- Нет, Павлито! Я долго тренировался и стал укладываться в ваше время...
Это было за год до войны. Однажды я по делам зашел в Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР, которое я когда-то окончил. Мой товарищ, ведший курс огневой подготовки, пригласил меня к себе на занятие. Тогда курсанты изучали материальную часть станкового пулемета системы "максим". Я очень любил это оружие, и мне захотелось тряхнуть стариной - с завязанными глазами разобрать и собрать замок пулемета. Я успешно справился с задачей. После мой друг обратился к курсантам:
- Ну, кто еще повторит то же самое?
Курсанты сначала не решались - дело-то не такое уж простое. Но потом один из них вызвался. Он только на пять секунд отстал от меня.
Когда курсант снял повязку, я увидел знакомые, слегка прищуренные в довольной улыбке глаза:
- Рубен!
- Павлито! Я думал забыли!
- Разве таких, как ты, забывают, Рубен?
К изумлению стоявших курсантов, мы обнялись, по-испански хлопая ладонями друг друга по спине.
Потом Рубен с горечью рассказывал о низложении кучкой интриганов-заговорщиков законного испанского правительства, о последних боях республиканских войск с мятежниками Франко, поддерживаемых фашистскими правительствами Италии и Германии, правящими кругами Англии, Франции и США.
И вот сейчас, при новой встрече, Рубен мне заметил:
- Как у нас много общего, Павлито. Вместе мы воевали в Испании, учились в одном и том же военном училище, а теперь встретились на одном и том же фронте.
- И еще одна общая деталь сближает нас друг с другом, - добавил я.
На груди Рубена я заметил орден Красного Знамени.
- Давно?
- С год назад... За Березину, - ответил Рубен.
- Поздравляю! - я крепко пожал ему руку.
Я был поражен таким совпадением. И Рубен, и я получили свои первые ордена Красного Знамени за бои с фашистами на водных рубежах, только он, испанский юноша, на исконно русской реке Березине, а я - на испанской реке Мансанарес.
- Вот это здорово! - с горячностью южанина воскликнул Рубен. - А говорят, что на свете нет чудес. Есть чудеса!
Затем Рубен коротко рассказал мне, как он вместе со своим пулеметным взводом прикрывал переправу через Березину, был тяжело ранен и потерял сознание. Из его взвода никого не осталось в живых, а самого Рубена вывезли с поля боя на нашу сторону на последнем отходившем танке.
Рота Рубена сворачивала с шоссе на дорогу, что вела на Самофаловку. Настала пора расставаться. На прощание Рубен сказал:
- Павлито, я слышал, что сюда, под Сталинград, брошены главные силы фашистов. Я верю, что мы разобьем их. И тогда для меня начнется дорога в Испанию. В нашу с вами Испанию, за которую мы вместе дрались когда-то, за которую погиб генерал Лукач.
- Верно, Рубен. Здесь-то фашисты не пройдут!
- Но пасаран, Павлито!
- Но пасаран, Рубен!
Отъезжая, я спохватился: мы не обменялись адресами. Но ничего - мы еще встретимся, Рубен! Какая это была по счету встреча? Третья? Мы встретимся и в четвертый, и в пятый раз! Только вот когда? При каких обстоятельствах?
* * *
Как ни удачна была рекогносцировка, дивизия по-прежнему оставалась в районе Камышин-Николаевское: уж слишком резко изменилась обстановка.
Однажды не только на шоссе, но и на всех проселках и полевых дорогах в нашем расположении появились толпы беженцев. Они сообщили, что Сталинград подвергся чудовищной по жестокости бомбардировке. На огромный цветущий город с 600-тысячным населением налетело свыше шестисот фашистских самолетов. Многие госпитали, больницы, школы, культурно-бытовые учреждения, жилые кварталы были превращены в руины от бомбовых ударов и пожарищ. В огне плавились стекло и металл.
Город представлял собою огромный костер, пламя которого охватило и Волгу: на воде бурно пылала нефть, разлившаяся из разбитых нефтехранилищ. С доисторических времен ни один город на земле не подвергался такому разрушению. В огне пожаров и от осколков бомб погибло более 40 тысяч мирных жителей - преимущественно стариков, женщин и детей.
Вечером того же дня майор Бакай взял карту и синим карандашом провел стрелу, толстое острие которой напоминало голову гадюки, в район Рынок и Латошинки, что на северной окраине Сталинграда. Это означало, что гитлеровцы вышли к Волге.
Я понял, что нам находиться здесь осталось считанные дни. Да и пора! Месяц боевой подготовки не прошел даром. Нам удалось основательно подучить новое пополнение, добиться тесной спайки ветеранов и молодых бойцов, пришедших в дивизию. Мы с еще большим нетерпением стали ждать приказа Ставки о выступлении дивизии. Это нетерпение подогревалось тем, что если первое время наше пребывание в тылу оправдывалось необходимостью укомплектования частей, то теперь этот довод утратил силу.
* * *
Представьте себе на мгновение, что дом, в котором вы живете, объят пламенем, что жизни ваших близких угрожает смертельная опасность, а вы в это время находитесь где-то вдали и не принимаете участия в борьбе с разыгравшейся стихией. В этом случае очень слабым утешением будет то, что вдалеке от дома вы заняты изучением правил борьбы с пожарами. Примерно такое же чувство в то время испытывали бойцы и командиры нашей дивизии.
