Анна Ярошевская - Людмила Гурченко
— Это, дочурка, пустое дело! Сначала тебе надо выучиться. Как только получишь образование — сама себе жениха выберешь. У тебя еще столько их будет, что до самого Киева не переставишь! Я вот не слушал своего батьку, гулял с девками… Эх… — поучал Люсю отец.
После таких папиных слов Люся сразу же представляла целую вереницу поклонников. Но на данный момент ее пока не было. Появился только один и то на двоих с Милой. Его звали Толик. Они познакомились на школьном вечере, после которого он проводил Люсю и Милу домой. Так они и шли «борзой тройкой» — Толик посередине, а девочки по бокам. Их общение не закончилось и после того вечера — они подружились. Так и продолжалось. Сначала надо проводить домой Люсю, а потом Милу. Милашку родители за дружбу с мальчиками не ругали, поэтому, подходя к своему дому, Люся быстренько становилась рядом с подружкой, мол, Толик больше гуляет с ней, с Милочкой. И родители уже не могли ни к чему придраться.
А Толику было весело с девчонками. Он не пропускал ни одного «свидания». На встречу Мила и Люся всегда приходили заранее и, спрятавшись за деревом или каким-нибудь зданием, ждали прихода «жениха», а когда тот приходил, они специально пережидали несколько минут, мол, опоздали… Потом, конечно, извинялись, но интригу сохраняли. В общем, «тройка» наслаждалась обществом друг друга. Люся с Милой то и дело что-то очередное выдумывали, что-то инсценировали, читали по ролям модные стишки, зачитывали заранее подготовленные монологи, веселились. А Толик в основном молчал или громко смеялся, глядя на смешных подруг.
— Прекратите мне эту «тройку»! — возмущался Люсин папа.
Но встречи все равно продолжались. И вот однажды, друзья по привычке провожали Люсю домой. У порога дома ее ожидал папа. Люся подозревала, что он опять начнет говорить. Толик, увидев выражение лица Марка Гавриловича, поспешно пожал подружкам руки и шмыгнул в ближайший переулок. Милочка, подходя ближе к дому начала что-то тараторить, стараясь Люсиному отцу «заговорить зубы». И тут он вынул из кармана своего пиджака деревянную скалку и прошипел:
— Ну, девки, я вас просил! Я предупреждал прекратить эту «тройку»! Все! Мое терпение лопнуло! Я за себя не отвечаю! Теперь берегитесь!
Люся и Мила, взявшись за руки, побежали прочь со двора, минуя соседский палисадник и оградку. А Марк Гаврилович — за ними. Он без труда перепрыгнул все препятствия. И тут Люся оцепенела: рядом нет Милы. Побег потерял всякий смысл. Даже папа остановился. Казалось, что он уж и позабыл, зачем гнался за девочками.
— А куда Милашка делась? Как сквозь землю провалилась! Люська, вот она! А Милашка? — недоумевал Марк Гаврилович.
— Простите нас! Мы больше не будем! — тонким голосочком пропищала, словно из-под земли, Мила.
— Милашка! Где ты?
— Я боюсь, Марк Гаврилович!
А пряталась она в канализационном люке.
— Да, что ты, в самом деле? А ну давай, выходи оттуда!
— Я вас боюсь!
— Милашка, да я пошутил! У меня ничего в руках нет! Это я, чтобы вас напугать! — оправдывался испуганный отец.
В тот же вечер сам Марк Гаврилович «получил» от своей Лели:
— Это что же ты надумал вытворять? Вот придет завтра Милин отец! Она в жизни такого не видывала! Вот он тебе устроит!
Папа Милочки, разумеется, не пришел. Он даже не узнал ни о чем. Ведь она была настоящей подругой. К тому же, она прекрасно понимала, что Люсин папа относится к ней, как к родной дочери и точно также, по-отечески, ее наставляет. Даже спустя годы, когда у них у самих были дочки, папа все равно не разрешал возвращаться после одиннадцати вечера.
Когда вся семья Гурченко перебралась в Москву, первым делом, что сделал Марк Гаврилович в столичной квартире, — это самостоятельно прорубленные в стене дырки и петли. С этого момента входную дверь всегда подпирал тяжелый железный лом.
Однажды в гости наведалась Милочка. В тот день Люся не ночевала дома, а гостья ушла по своим делам. Домой она вернулась гораздо позже одиннадцати.
— Ну, где можно так долго ходить? Какие такие подруги? Какие дела могут быть в двенадцать часов ночи? Посидела, поточила лясы и все! Быстренько домой! Я тут сижу, жду ее, значит, волнуюсь… — ворчал Марк Гаврилович, нарочно медленно открывая все замки.
— У меня же есть ключи! Зачем вы запираете дверь на все эти железки? — говорила утомленная ожиданием у двери Мила.
— Ишь, ты какая! Это, брат, тебе не Харьков! Это столица! Здесь столько разного народа живет! Нет уж, деточка моя, свое добро надо уметь беречь!
Москва, здравствуй!
В 1953 году Людмила поступила во ВГИК на курс народных артистов СССР Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. С этого момента началась совершенно другая жизнь. Жизнь в кардинально новом измерении.
На курсе Люся существенно отличалась от других студентов. В ее арсенале был огромный аккордеон, неумолимое желание петь и танцевать на экране, быть только музыкальной артисткой. Непременно.
Но у Сергея Апполинарьевича и Тамары Федоровны было свое собственное видение таланта Гурченко и его применения. Они пожелали видеть ее как актрису реалистической школы, их школы, но и не уводить из музыки, а напротив, совершенствовать свой музыкальный талант. Будучи студенткой третьего курса, Люся получила свою первую драматическую роль. Она сыграла Амалию в «Разбойниках» Шиллера. Это событие в большей мере поспособствовало тому, чтобы Гурченко стала полноценной ученицей Сергея Герасимова.
Что касается дипломного курса, над Люсей предстали роли комедийной и эксцентричной героини водевиля, музыкальной Кето из оперетты «Кето и Котэ», драматической Имоджен из «Западни» Драйзера, которая одновременно поет, танцует и играет на рояле.
Как потом нередко будет вспоминать Людмила Марковна, каждая ее роль, будь то кокетливая дамочка из «Небесных ласточек», театральная примадонна, героиня «Соломенной шляпки» или «Бенефиса», прочувствована именно так, как она могла играть, как она могла их прожить — все это благодаря пройденной школе Герасимова. Именно благодаря полученному мастерству, образы, которые сыграла Гурченко, продолжают так же порхать и кривляться, кокетничать, выкидывать этакие экстравагантные «штучки». И только Богу известно, как порой удобно прятать за эмоциями этих героинь свою собственную боль.
После школы в институте Люся чувствовала некую неуверенность в себе, какой-то намек на провал. И дело вовсе не в ее способностях как актрисы, не в плане общей успеваемости по литературе, истории и другим важным предметам, дело во внутреннем мироощущении. Внешне никто бы и не догадался. Но сама Люся все знала. Себя ведь не обманешь! Как ей самой казалось, она нередко проваливалась и спотыкалась. Осознавая весь размах знаний необычайно эрудированного Герасимова, Люда понимала необходимость в скорейшем совершенствовании своих познаний. Нужно было работать над своей речью, над своим вкусом, пересматривать жизненные взгляды и отношение к искусству. Тысячи, целые тысячи вопросов, которые переплелись в ее сознании, образуя настоящий лабиринт, из которого ей жизненно необходимо выбраться! Жизненно необходимо!
