Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина
— «А у меня только что прошел припадок. Я рад, очень рад».
И он продолжал набивать папиросы.
О покушении ни он, ни я еще не знали. Но разговор скоро перешел на политические преступления, вообще, и на взрыв в Зимнем Дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество, как будто, сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.
— «Представьте себе», говорил он, «что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве, или обратились ли к полицаи, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?»
— «Нет, не пошел бы…»
— «И я бы не пошел. Почему? Ведь, это ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные и затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Эти причины прямо ничтожные. Просто боязнь прослыть доносчиком. Я представлял себе, как я приду, как на меня посмотрят, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния. Разве это нормально? У нас все ненормально, оттого все это происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых. Я бы написал об этом. Я бы мог сказать много хорошего и скверного и для общества и для правительства, а этого нельзя. У нас о самом важном нельзя говорить».
Он долго говорил на эту тему и говорил одушевленно. Тут же он сказал, что напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером…
1893 год
25 января.
Витте стал неузнаваем. Когда делают доклад, он смотрит вверх, точно мечтает о вещах не от мира сего или о величии своего призвания. Когда говорят с ним, — почти не отвечает. Царю, говорят, нравится его авторитетная манера. В заседании гос. совета отказался от квартирного налога на военных, причем Сольский сказал ему: «зачем же два заседания об этом толковали?» Кривошеин от себя сделал доклад о том, чтобы вывозить рельсы и вагоны из-за границы, чтобы заставить горных заводчиков понизить цены, но говорят, что его побудил к этому Витте. Витте же сказал против него речь, разбив его доводы: правительство 140 милл. употребило на заказы с целью поднятия этого производства, были два специальные распоряжения государя, чтобы отнюдь не заказывать заграницей. Бунге, чтобы смягчить конфуз Кривошеина, сказал, что можно в журнале сказать, что министерство путей сообщения может входить в гос. совет с докладом, когда понадобится. Но Сольский против этого возражал.
* * *Кривошеин участвовал в рулетке.
* * *У Черевина есть любовница, Федосеева, красивая женщина, жена управителя его канцелярии, с которой он живет, и она берет взятки. Оттого Черевин ничего не говорит царю.
* * *На счастье Витте умер Хотимский, золотопромышленник, брат жены Витте. Он старался его выжить из Петербурга при помощи фон-Галя. Бонвиван, купивший имения И. А. Всеволожского, которого содержал несколько лет, платя ему по 12 000 р. в год. Через Хотимского все можно было сделать у Всеволожского. Он был посредником, когда эти имения хотел купить С… и комп. франц., — давали 1 милл. 400 тыс.
* * *Витте, хотел назначить на место Островского Ермолова, но царь не подписал доклада. Ему говорили, чтобы не назначать более министров из этой клики. Ермолов смотрит так, чтобы сделать из министерства земледелия ученое министерство, а горный департамент присоединить к м-ству финансов.
* * *Теории Витте оригинальны, но он не хорошо рассчитывает и хочет рубить с плеча. Петра Вл. Антоновича содержали еврейские банкиры. На Жуковского Витте смотрит свысока и хочет сделать директором банка Антоновича, но он просит 100 т. руб. жалованья. Витте, когда был в Киеве, субсидировал Антоновича, который защищал юго-зап. дороги.
27 января.
Письмо Мих. Гр. Данилевскому, сыну Григория Петр. романиста, налево приклеенное. Отличный образчик молодых людей, — нечего сказать. Он с Володей моим экзаменовался в одной гимназии, когда Володе за тему «О любви к отечеству» поставили дурную отметку, хотя учитель говорил, что написано блистательно, но неблагонамеренно, сын Григ. Петр, написал по Карамзину и получил 5. Об этом Григ. Петр. мне сам же рассказывал.
Вот письмо.
—«Михаил Григорьевич, вы плохо ловите меня на слове. Я действительно, люблю молодых людей, но не всех. Когда я был молод когда ваш батюшка был молод, — мы писали статьи, относили и отсылали их в редакции и ожидали с доверием к редакторам их помещения и гонорара. Теперь, очевидно, другие нравы и, признаюсь, мне не симпатичные. Вы берете письма к вашему отцу известных его современников, обставляете их своими замечаниями и, не посылая их, торгуетесь предварительно, сколько вам дадут. Вы просите то 400 рублей, то меньше, несмотря на то, что вам ничего не предлагают. Я, не имея никакого понятия ни о том, как вы пишите, ни о том, насколько интересны и важны письма тех лиц, которые переписывались с вашим батюшкой, потому естественно мог вам отвечать только отказом на ваше предложение поместить их в «Новом Времени», мотивируя отказ тем, что для газеты ваша статья длинна. Вы не догадываетесь об истинном мотиве и продолжаете торговаться и предлагать свою статью, уменьшая цену. Наконец, вы ловите меня на слове, что я люблю молодых людей, и взываете к моему русскому чутью и клянетесь вашей любовью к родителю. Все это в данном случае не при чем. Если б вам дорога была память родителя вашего, то вы бы просто отдали письма Плетнева и т. д., адресованные к Григорию Петровичу, в «Русский Архив» или «Русскую Старину», где помещаются материалы для литературы, и предоставили бы «обставлять» эти письма другим, более вас знающим тогдашние литературные отношения. Говоря о своих сыновних чувствах, вы пишете мне: «От души желаю, чтобы впоследствии ваш сын так же усиленно хлопотал о вашей литературной памяти, хотя бы для этого ему пришлось, подобно мне, обивать пороги редакций или писать униженные письма». На это я скажу вам: вас мне жаль, а что касается сына моего, то храни его бог от таких подвигов, ибо я прежде всего желаю, чтобы он не унижал свое достоинство и был достоин уважения других. Это важнее всего в жизни. Если вам это письмо покажется резким, — извините меня за откровенность, которую вы сами вызвали. Остаюсь в убеждении, :то вы гораздо лучше своих писем. — А. Суворин.»
