Сергей Толстой - Федор Толстой Американец
Новосильцева в своих не всегда достоверных рассказах, слышанных ею от приятеля Толстого — Нащокина, говорит: «Крузенштерн высадил Толстого на остров, оставил ему на всякий случай немного провианта. Когда корабль тронулся, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на палубе. Остров оказался населенным дикарями. Среди них Федор Иванович прожил довольно долго. Когда, бродя по морскому берегу, он увидел на свое счастье корабль, шедший вблизи, он зажег костер. Экипаж увидел сигнал, причалил и принял его».
Далее Новосильцева пишет, что в день своего возвращения в Россию Толстой, узнав, что Крузенштерн в этот день дает, бал, явился к нему и благодарил его за то, что весело провел время на острове.
Дочь Федора Ивановича, П. Ф. Перфильева, в своих возражениях на воспоминания Новосильцевой отрицает, что ее отец прямо с дороги попал на бал к Крузенштерну, — он и не мог этого сделать, потому что вернулся в Петербург раньше Крузенштерна, — но она не возражает против рассказа Новосильцевой о высадке его на остров. Следовательно, можно предполагать, что это верно.
Вигель слышал, что Федор Иванович был высажен в Камчатке, но он мог знать одну только официальную версию.
Булгарин пишет: «Вмешавшись в спор Крузенштерна с капитаном Лисянским, Толстой довел доброго и скромного Крузенштерна до того, что тот был вынужден оставить Толстого в наших Американских колониях, и не взял его с собою на обратном пути в Россию. Толстой пробыл некоторое время в Америке, объездил от скуки Алеутские острова, посетил дикие племена Колошей, с которыми ходил на охоту, и возвратился через Петропавловский порт сухим путем в Россию. С этих пор его прозвали Американцем. Дома он одевался по-алеутски, и стены его были увешаны оружием и орудиями дикарей, обитающих по соседству с нашими Американскими колониями… Толстой рассказывал, что Колоши предлагали ему быть их царем».
Из сопоставления вышеприведенных рассказов с описаниями плаваний Крузенштерна и Лисянского можно сделать следующие выводы: во-первых, Федор Иванович покинул «Надежду» не добровольно, а был удален с нее, во-вторых, он побывал в русских американских колониях и, в-третьих, он, вероятно, был высажен не в Камчатке, а на один из островов, принадлежавших к русским владениям. Если, однако, он был высажен на остров, а не в Камчатке, то он не мог быть высажен Крузенштерном. Это следует из того, что Крузенштерн, проплыв безостановочно от Гавайских островов в Камчатку и пробыв в Камчатке до 6-го сентября, оттуда пошел не в американские колонии, а в Японию; в американских же колониях он был гораздо позднее. Из этого, казалось бы, следует, что Толстой был высажен в Камчатке; но почему же тогда почти во всех воспоминаниях о Толстом говорится, что он был высажен на остров? Чтобы примирить эти противоречия, я сделаю такое предположение: после проказ Толстого (может быть, после порчи бумаг Крузенштерна с помощью обезьяны) не мог ли Крузенштерн, решив отделаться от него, пересадить его с «Надежды» на «Неву» и поручить Лисянскому высадить его в русских американских колониях? Ведь «Нева», расставшись с «Надеждой» у Гавайских островов, прямо направилась в русскую Америку.
Булгарин, говоря, что Толстой вмешался в спор между Крузенштерном и Лисянским и довел Крузенштерна до необходимости его высадить, этим самым намекает, что Толстой держал сторону Лисянского. Если это так, то Лисянский мог легко согласиться взять его к себе на «Неву». Возможно, что на «Неве» Толстой продолжал бедокурить; может быть, именно тогда он припечатал бороду священника к палубе; ведь отец Гедеон плыл на «Неве», а не на «Надежде». Тогда Лисянский, в свою очередь выведенный из терпения или просто исполняя приказание Крузенштерна, высадил Толстого на один из островов русской Америки — на Кадьяк или на Ситху или на какой-нибудь остров соседний с Кадьяком или Ситхой.
Хотя в описании своего путешествия Лисянский не упоминает о Федоре Толстом, мне кажется, что высказанные мною предположения примиряют противоречие между отчетом Крузенштерна и рассказами разных лиц о высадке Толстого на остров. Возможны и другие предположения, например, что Крузенштерн удалил Толстого с «Надежды» в Камчатке, а оттуда Толстой на одном из кораблей русско-американской компании, или на другом каком-нибудь судне, отправился на Алеутские острова и на Ситху. Но никаких фактических данных для такого предположения нет.
Николай Михайлович Мендельсон, библиотекарь Публичной библиотеки имени Ленина в Москве, сообщил мне, что законоучитель Иркутской гимназии, где он учился, священник Виноградов рассказывал ему о своей поездке на Ситху, где сохранилась память о посещении Ситхи Американцем Толстым.
Ситха — остров, находящийся недалеко от Канадского берега Северной Америки, восточнее Алеутских островов. Лисянский пишет, что он, проходя мимо Ситхи, пока не стал на якорь, не видел ни жилья, ни человека; леса покрывали все берега, и что «сколько ему ни случалось видеть необитаемых мест, но оные пустотой и дикостью сравниться с сими не могут». Ситха была обитаема диким племенем, названным русскими Колошами. Название это произошло от слова «колюжка». Женщины этого племени для своего украшения носили на нижней губе кость, деревяшку или раковину, которую русские назвали колюжкой. Отсюда название туземцев: «Колюжки» или «Колоши»; сами же они себя называли «Тлинкит».
Как долго Толстой пробыл на острове, неизвестно. Из рассказа Каменской можно заключить, что еще 12 декабря, когда ему явилось видение, он был где-то на американских или Алеутских островах. После этого какое-то судно, вероятно принадлежавшее русско-американской компании, подобрало его и, с заходом на Алеутские острова, доставило в Камчатку, в Петропавловский порт. Отсюда, уже в начале 1805 года, он через всю Сибирь отправился в Россию. Это путешествие он совершил частью водою, частью на лошадях (может быть и на собаках), а частью — за неимением денег — пешком. В июне он уже был в стране вотяков, где его встретил Вигель.
В рассказах о путешествии Федора Толстого есть одна еще неясность. Это вопрос о его обезьяне. Чего только не рассказывали про эту легендарную обезьяну! Что она была слишком близка ему, что Крузенштерн приказал бросить ее в море за то, что она испортила ему его бумаги, но что Толстой съел ее, а если не съел, то взял с собой на остров, что когда он покидал остров на катере того корабля, который его брал с острова, обезьяна из преданности поплыла за катером и, он упросил матросов взять вместе с ним «его жену» и т. д. Сколько в этих вымыслах правды едва ли может быть выяснено. Достоверно только то, что у Толстого, во время его плавания, была большая обезьяна и что, по-видимому, она была с ним и на острове. Что он ее съел — неверно; Вяземский говорит, что он всегда это отрицал.
