Александр Перцев - Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии
Так и хочется навести справки, не выросли ли Ж. Делез и Ф. Гваттари в степи, подобно Чингисхану: ведь они с такой страстью противопоставляют образу глубоких древесных корней ризому, то есть сплетенные вместе, неглубокие, распространяющиеся вширь корни травы? Может быть, они и деревьев‑то в юности не видали? Только степь да степь кругом… Отсюда поверхностность… А что бы стало с ними как мыслителями при виде баобаба?
* * *Шутки — шутками, но ведь надо понять, почему разные мыслители рассуждают — и вполне серьезно рассуждают! — о роли пейзажей в становлении своей философии.
Когда П. А. Флоренский всячески подчеркивал влияние природы на формирование своего мышления, он хотел выступить против засилья всего искусственного, надуманного в культуре. Но — если присмотреться! — разве сама природа противопоставлялась у него всему городскому, искусственно надуманному и наделанному? Нет, под природой у него подразумевались вовсе не дикие дебри, а село, в котором человек ведет природосообразный образ жизни. И когда российские писатели — «деревенщики» XX века — звали вернуться к природе, к здоровому естеству, то имели они в виду вовсе не картины звериной жизни в таежной чащобе, а милое их сердцу село с церковью на пригорке.
Здесь надо зафиксировать нечто важное: бесчеловечной городской культуре противопоставляется не «натура» в первобытном виде — нет, под «природой» подразумевается культура вчерашняя, которая противопоставляется культуре сегодняшней. Село — это природа, а город — культура и цивилизация.
А ведь село, представляющееся сегодня той самой «природой», на которую горожанин едет отдыхать в отпуск и в выходные, когда‑то — всего пару веков назад — показалось бы верхом цивилизации и оплотом передовой культуры. Шутка ли — там есть даже водопровод!
Но времена меняются быстро, и «природа» меняется вместе с ними.
Решимся на афоризм: то, что было культурой вчера, сегодня — всего лишь природа.
И, стало быть, никакой природы «самой по себе» давно уже нет, — если не говорить о каких‑нибудь глухих таежных дебрях или отдельных антарктических ледниках.
«Природа» — это всего лишь культурный шифр, обозначение культуры позапрошлых веков.
Можно было бы на этом и закрыть тему, сказав:
Поскреби сегодняшнюю природу — и найдешь вчерашнюю культуру. Так что никакой природы в виде ландшафта человек не видит уже давно — с самых первобытных времен, когда он впервые приложил руку к окрестному миру.
Есть прекрасно иллюстрирующая эту мысль журнальная шутка.
Горожанин, приехавший в деревню, говорит:
— Какая чудная у вас тут природа! Какой прекрасный пейзаж! Удивляюсь, как вы не замечаете его красоты!
Селянин отвечает:
— Мне этот пейзаж завтра пахать!
* * *А вот если оказывается, что «природы» в чистом, первозданном виде давно не существует; если у человека природа всегда предварена культурой; если один человек при взгляде на море видит гегельянство, а другой — экзистенциализм; если то, что называется «природой» у философов, не имеет ничего общего с природой, которую знают биологи, а представляет собой лишь культурный символ, изменяемый исторически, то суждения философов о природе и ее влиянии на их мышление становятся крайне интересными для нас. Ведь они становятся равносильными признанию: «На меня повлияла не современная культура, а культура давно прошедших времен».
Здесь заканчивается география и начинается философская психология, которую В. Дильтей называл пониманием.
В этом случае смотреть на природу, описываемую философами, надо совсем иначе. Она — уже не какая‑то географическая данность. Она — не просто ландшафт. Она уже представляет собой результат проекции внутреннего мира мыслителя на окружающий его внешний мир. Но при этом мыслитель далеко не всегда сознает, что сам — своим умонастроением — делает окружающий мир таким, что это состояние его души накладывает отпечаток на видимые окрестности. Наоборот, ему кажется, что окрестный ландшафт формирует склад его ума и души. По крайней мере, в детстве и в молодости.
Почему же все видится в таком, перевернутом виде?
Искать ключ к разгадке этой тайны надо, обращаясь к современной психологии, а еще лучше — к предваряющей ее немецкой «философии жизни». А если смотреть совсем в корень, а не увлекаться ризомами, то истоки учения о неосознаваемых проекциях внутреннего мира на мир внешний надо усматривать в учениях И. Г. Фихте и Л. Фейербаха[13].
* * *Моралисты требуют от нас раньше думать о других, а уже потом о себе. Психологи скептичны: они знают, что такое невозможно, потому что больше всего человеку интересен он сам. Тот, кто не согласен с таким утверждением, пусть вспомнит, как всякий его знакомый делит фотографии на интересные и неинтересные. Неинтересными являются фотографии, на которых его нет. Интересными — на которых он есть. На любой групповой фотографии человек, прежде всего, находит самого себя. Иногда он из вежливости делает вид, что замечает на фото и кого‑то другого, как правило, того, кто рассматривает фотографии вместе с ним. Но человек грубый и искренний, то есть невежливый, сразу же находит на групповом фото себя и после этого немедленно утрачивает интерес к снимку.
Потому что больше всего человек любит наблюдать самого себя и изображать самого себя.
На втором месте в ряду его предпочтений те, кого он считает похожими на себя.
Прежде всего, мне интересен я, воплощенный в себе самом. Затем — я, воплощенный в других, которые суть мое подобие и порождение.
Что это? Предельный эгоизм? Или всего лишь попытка ответить на предельный эгоизм других, всецело поглощенных самосозерцанием. Отчаянная попытка обратить на себя хотя бы малейшее внимание. Вся наша жизнь, по мнению Ф. Ницше, есть сплошной отчаянный крик: «Выслушайте меня! <…> Прежде всего, не смешивайте меня с другими!»[14].
Крик, обращенный не только к людям, но и к Существам Высшим.
В окружающем нас мире мы везде ищем себе подобное — и хвалим его, чтобы указать на себя. Говоря о том, кого мы хвалим, мы повествуем о себе — чем, собственно, только и занимаемся на протяжении всей своей жизни. Мы совершаем великие подвиги, совершаем открытия, жертвуем собой, проявляем чудеса альтруизма, даже занимаемся самоуничижением — и все ради того, чтобы сказать «Выслушайте меня! <…> Прежде всего, не смешивайте меня с другими!»?
