Константин Лагунов - Так было
Они опомнились, когда в комнате во всю мощь загремел голос диктора:
— …Наши войска перешли в наступление восточнее города Великие Луки и в районе западнее города Ржева. Преодолевая упорное сопротивление противника, наши войска прорвали оборонительную, сильно укрепленную полосу противника В районе города Великие Луки прорван фронт немцев протяжением тридцать километров. В районе западнее города Ржева фронт противника прорван в трех местах…
Словно по команде, оба одновременно повернулись к карте.
Огромная карта Советского Союза занимала всю стену кабинета. Сверху вниз во всю ширину карты протянулась извилистая шеренга крохотных красных флажков. Она начиналась у полуострова Рыбачий. Более или менее ровным строем доходила до Ленинграда, а дальше на юг начинала по-змеиному петлять, извиваясь и сворачиваясь в кольца. Вот она добежала до Новгорода, перепрыгнула озеро Ильмень, обошла справа Старую Руссу и вдруг метнулась к Двинску. Описав извилистую петлю, вернулась к Холмцу и побежала на юго-запад к Великим Лукам. Оттуда снова рванулась на восток. Прочертила неровный полукруг — Нелидово, Ржев, Гжатск, Юхнов, круто надломилась у Людиново. А от него, забирая все круче и круче на восток, выбежала к Ливнам, обогнула Касторное, рассекла Воронеж и через Лиски — Павлов — Богучар — Вешенскую вышла к Сталинграду. От него крутой дугой пересекла калмыцкие степи и запетляла на Грозный и Орджоникидзе. Змейкой проползла по Кавказу и оборвалась на берегу Черного моря, у Новороссийска.
Эта частая цепочка маленьких, насаженных на булавки красных флажков-треугольников казалась Рыбакову живой. Она обозначала передний край жестокой и страшной войны прошлого с будущим человечества. И каждый флажок представлялся Василию Ивановичу бойцом этого переднего края. Потому-то, перенося красный треугольничек слева направо, в глубь страны, он не мог сдержаться, чтобы не сказать с грустью: «Что, брат, не выдержал? Опять попятился».
Но сегодня красные флажки наступали. Рыбаков проворно вытянул флажок, торчавший у Ржева. Повертел его в пальцах, спросил:
— Куда же тебя передвинуть? Ни километров, ни городов не названо. Ну, это не важно. Важно, что мы идем вперед. На запад. Вот мы и двинем тебя хотя бы сюда. — Он воткнул флажок на новое место. — Как, Лещенко?
— Наступают, — с оттенком легкой зависти сказал военком. — Здорово, а?
— Да, — согласился Рыбаков. — Мы только мечтали об этом.
Он вынул из карты еще одни флажок, торчавший у Великих Лук, и переколол его на сантиметр левее.
Постоял немного перед картой. Вздохнул, отвернулся.
— Ну что, Лещенко, по домам? У меня в девять партийное собрание в «Заре». Через час выезжать.
Они ушли.
Разошлись по домам и те немногие райкомовцы, что были не в командировках.
3.В пустом здании райкома хозяйничает истопник и конюх Лукьяныч. Он невысок, бородат. Вместо правой ноги — деревяшка. Его в райцентре знали все, и он всех знал. Лукьяныч все делал истово да еще притом сам с собой разговаривал. Вот и теперь, разнося дрова к печам, он беззлобно ворчит:
— Ходють и ходють. День и ночь. Все тепло наружу выпущають. Тут не токмо дрова, а и нефтю какую давай, все одно не натопишь. Белый-то свет велик. Да и морозище, язви его в душу!
Тяжело старику управляться. Закинет за спину вязанку березовых поленьев и еле тащит, стукая деревяшкой по полу. Отнесет и скорее присаживается передохнуть. Но вот принесена последняя вязанка. Лукьяныч отдышался и не спеша принялся растапливать первую печь. Надрав бересты с поленьев, сунул ее под дрова. Только поднес огонь — береста сразу вспыхнула, весело затрещала и, сворачиваясь в кольца, занялась ярким оранжевым пламенем. Оно жадно лизнуло белые спинки поленьев, опоясало их огненной каймой. Прошло несколько минут, и печь загудела.
Лукьяныч протянул скрюченные пальцы к огню, довольно крякнул.
Тут и распахнулась входная дверь. В коридор вошел солдат на костылях. За ним еще двое. Один — с пустым рукавом, другой тяжело опирался на клюшку.
— Эй, ты! — закричал тот, что был на костылях. — Где тут у вас Карасев восседает?
— Ково тебе? — строго спросил старик.
— Оглох, что ли? Где, говорю, восседает Окунев или, как там его, Лещев? Тыловой пузач-то ваш с рыбьей фамилией. Показывай. Потрошить его будем. Живо, старая колода.
Солдаты одобрительно хохотнули. Лукьяныч медленно встал. Стукнул в пол деревянной ногой и по-петушиному налетел на того, что был с костылями.
— Это я — старая колода? Язви тя в душу, варнак. Ты еще у матери сиську сосал, а я за Советскую власть кровь пролил. Ногу потерял, чуть смерть от Колчака не принял. Опятнай тебя холера…
— Да ты что, дед, сбесился, что ли? — опешил горластый инвалид. — Откуда мне знать, что у тебя ноги нету? Ну, будет, будет. Не тебя телешить пришли. Твоего барина. Показывай, где он.
— Кто тебе нужон, говори толком.
— Твой начальник, — вмешался солдат без руки. — Окунев или Щукин…
Инвалиды нехорошо засмеялись. Старик помрачнел.
— Нет у нас ни окуней, ни щук. Тут тебе не озера какая-нибудь, райком партии. А секретаря фамилия Рыбаков, Василь Иванович. Припозднились вы, ребята. Василь Иванович только что в колхоз уехал…
— Солдаток щупать, — вставил однорукий и заржал.
Лукьяныч плюнул ему под ноги.
— Типун те на язык…
Однорукий вдруг бешено рявкнул, выругался и грудью пошел на старика, выкрикивая:
— Ты чего хайло распялил, холуй рыбаковский? Ишь, старый пес! Готов за своего хозяина глотку перегрызть. Все вы тут зажрались, тыловые крысы. Мы в окопах гнием, кровь проливаем, а вы… — на губах у него запузырилась пена. — Мы вас всех, мать вашу…
Перепуганный Лукьяныч отступал все дальше и дальше в глубь коридора. Однорукий, осатанев, выхватил у товарища костыль. Замахнулся им на старика.
— Стой! — заорал солдат с посошком. Вырвал костыль у разбушевавшегося товарища. Швырнул в угол. — Дурак! Чего распсиховался? Нашел с кем воевать. А еще сапер.
Однорукий сразу обмяк, будто внутри у него лопнула заводная пружина.
Наступила долгая, неловкая пауза. Солдаты были явно смущены случившимся.
— Ты уж извиняй, отец, — обратился к Лукьянычу тот, что был с посошком.
— Моли бога, что Рыбакова тут нет, — перешел в контрнаступление оправившийся от испуга Лукьяныч. — Он бы вас живо приструнил. С ним бы вы по-другому запели…
— Опять ты со своим Рыбаковым, — вскинулся сапер.
— А что, — окончательно осмелел Лукьяныч. — Чай, не шаромыжник какой. Секретарь райкома. А на фронте комиссаром был. Комиссар полка.
