Александр Сенкевич - Елена Блаватская
Девочка была убеждена, что мама не любит ее, и доискивалась причины этой нелюбви. Позднее, много лет спустя, она поняла эту холодность, как и то, что у мамы не оставалось выбора: слишком мало времени было отпущено ей судьбой на жизнь.
Дочь научилась у мамы фаталическому отношению к происходящему. Не к жизни в целом, а к отдельным событиям, непосредственно ее затрагивающим. В то же время ее действия против всяких жизненных передряг и неприятностей были стремительны и победоносны. Мама, в отличие от нее, представляла, однако, романтический тип, была «причудницей», наделенной возвышенным строем мыслей. Словно она сошла с неба, чтобы встать на защиту несчастных и униженных женщин.
Мама была изящным существом с чистой и светлой душой. В шестнадцать лет она, полуребенком, венчалась в Екатеринославе с капитаном Петром Алексеевичем Ганом, для которого ее духовная деятельность, ее литературные интересы не только мало что значили, но вызывали недовольство и нарекания. Их отец предпочитал вист — театру, скачки — музыкальным вечерам, пьяное застолье — чтению книг. В его положении конно-армейского офицера и при его армейских привычках не следовало бы вообще жениться, особенно на такой выдающейся женщине, как ее мама.
Елену Андреевну воспитывала ее мать, бабушка Лели, Елена Павловна.
В двадцать четыре года княжна Елена Павловна против воли отца посмела влюбиться в Андрея Михайловича Фадеева, своего одногодка, великолепно образованного, порядочного и честолюбивого человека.
Для их брака существовало только одно, почти непреодолимое препятствие — жених был из «простых». В конечном счете князь Павел Васильевич Долгоруков поддался на уговоры дочери, и свадьба состоялась в 1813 году, а в следующем году на свет появилась мать Елены Петровны Блаватской — Елена Андреевна. Спустя некоторое время после ее рождения молодая семья переехала в Екатеринослав.
Елена Павловна Фадеева знала пять иностранных языков, прекрасно рисовала и, будучи художницей, интересовалась преимущественно чешуекрылыми, проще говоря, бабочками, а также растениями и минералами.
При всех глубоких и разносторонних познаниях в науке Елена Павловна между тем вовсе не слыла синим чулком, отрешенной от повседневных забот дамой. Она была примерной женой, родила мужу четырех детей: Елену, Екатерину, Ростислава и Надежду. Елена Павловна была не чужда светских удовольствий. Она любила чистокровных английских лошадей, крытые лаком экипажи, балы и званые обеды.
Елена Андреевна родила Лелю недоношенной в Екатеринославе с 30 на 31 июля 1831 года. Перед этим событием она переболела холерой. Что выжили обе — и мать, и дочь — настоящее чудо.
Умерла Е. А. Ган в Одессе 24 июня 1842 года.
После смерти мамы девочка ощутила в себе какое-то раздвоение личности, а точнее — расщепление собственной души и сознания. С одной стороны, она была убита горем, а с другой — словно повернулась спиной к чудовищной реальности смерти, чтобы не быть сокрушенной тяжелым, невыносимым сиротством.
Во времена своего девичества Елена Петровна с трудом переносила это раздвоение. Ее изматывало присутствие в душе кого-то постороннего, без всякой учтивости, настырно влезающего в любой ее разговор со своими высокопарными словами, заставляющего ее вести себя в соответствии с его волей, перекраивающего ее натуру по своему усмотрению и капризу. Этот невидимый для окружающих «некто» преображал ее изнутри до неузнаваемости, менял до такой степени, что она уже не воспринимала себя Лелей, взбалмошной Лоло, а с ужасом ощущала кем-то еще, совершенно неизвестной ей личностью, которая была к тому же наделена по отношению к другим людям непомерными амбициями и серьезными претензиями. Она словно впадала в сон, если хотите, транс долгий или кратковременный.
После пробуждения она едва вспоминала кое-какие обрывки этого сна, мучилась головной болью и чувствовала себя совершенно раздавленной.
С прожитыми годами Елена Петровна все больше и больше укреплялась в духовном отщепенчестве, свыклась с ним и ждала нового транса с необыкновенным воодушевлением. Она более детально запоминала происходящее с ее второй натурой и искренне удивлялась тому, что получила возможность без особых затруднений передвигаться во времени и пространстве. Этой невообразимой свободе она была всецело обязана, по ее глубокому убеждению, своим Учителям, «махатмам».
В таком потустороннем состоянии она позволяла себе говорить и делать, что угодно. Однако совсем не в этом заключалась ценность благоприобретенного дара. Действительный смысл был в том, что свои рассуждения, казавшиеся некоторым людям бессвязными и самонадеянными, она не из пальца высасывала, а выводила из сопоставления картин прошлого и будущего. Панорама дня вчерашнего и дня будущего разворачивалась перед ней без всякого принуждения, стоило ей только впасть в эту своеобразную летаргию. И все же ее провидческие экстазы не были легкими, они отнимали у нее здоровье и преждевременно старили.
Потом Елена Петровна осознала, что провидение будущего и воспоминания о далеком прошлом являются способностью памяти ее предков, которую она от них унаследовала. Как сейчас сказали бы, способностью генетической памяти, по разным причинам у Елены Петровны чрезвычайно обострившейся и ставшей объемной.
Разумеется, эти провидение и воспоминания не занимали каждого мига ее неприкаянной жизни. Она жила преимущественно мгновением, сумбурной жизнью авантюристки. Ей приходилось выживать с помощью сомнительных средств и не задумываться о последствиях некоторых своих необдуманных решений и поступков. В то же время Елена Петровна переломила себя в главном, заставив жить не по любви, а в соответствии с идеями и поставленными целями. На склоне лет она почти утеряла способность понимать обыкновенную жизнь, отчего нередко впадала в нервную депрессию, никого не хотела видеть и неделями не выходила из своего дома в Лондоне.
Елена Петровна пыталась лечить сама себя сном. Однако новые страшные видения и кошмары настолько ее ошеломляли, что, придя в себя, она едва слышно произносила пересохшим ртом малозначительные слова и долго после этого мучилась бессонницей.
Ей снились вещи невероятные, труднопредставляемые. Она долго оставалась под влиянием этих апокалиптических сновидений.
Она собственными глазами наблюдала многотысячные людские жертвоприношения, при которых никто не избежал смерти: ни дети, ни женщины, ни старики. Людей сжигали не поодиночке, а целыми городами. Для массовых убийств употреблялись снаряды страшной разрушительной силы. Она также видела, как миллионы людей безропотно позволяли уничтожать себя каким-то отравляющим газом. Это было настоящее светопреставление. Кали-юга — черная эпоха в своей завершающей стадии, как сказали бы индусы.
