Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932)
Мне в то время было всего пять лет, и, конечно, я была в полном неведении относительно всего этого. Наш дом и сад составляли мой мир. Я помню каждый уголок в этом доме в Рязани и мелкие подробности нашей жизни там. Я даже помню запахи. В гардеробной моего отца всегда стоял особый запах. Я думаю, это пахло мылом, которым он пользовался. В его большом кабинете стоял совсем другой запах — смесь кожи и сигар. Папа начал учить Кота играть в шахматы, и они часто сидели за большим письменным столом отца. Мама удобно располагалась в одном из кресел, а Ика и я ждали, когда закончится шахматный урок, чтобы успеть поиграть перед сном. Иногда во второй половине дня в детской появлялся лакей, чтобы велеть няне отпустить меня с ним вниз. Мои волосы быстро приводились в порядок, и я спускалась в гостиную, где был сервирован чай и мама принимала какую-нибудь даму. Я немного смущалась, но меня брали на колени, и я слышала что-нибудь приятное, сказанное обо мне моей матери, которая в ответ улыбалась и разрешала мне выбрать мое любимое печенье. В нашей детской подавалось только простое печенье, кажется, оно называлось «Альберт».
Сад таил не меньшее очарование. Там были два фонтана и красивая беседка для наших игр, благоухающие кусты сирени, грушевые деревья с их белым цветением. Все восхищало меня даже весенняя трава, такая свежая и зеленая после стольких месяцев, проведенных под покровом снега. Еще и сейчас я ясно вижу эту новую траву, пробивающуюся из земли, во всей ее прелести. Когда я брожу в моем саду здесь, в Лондоне, во мне воскресает чувство, которое я испытывала тогда, и возникает нежность к росткам травы, пробивающимся пучками меж сухих листьев и гравия. С наступлением лета мы все отправлялись в имения наших дедушек и бабушек, иногда начиная с Ворганова.
За день до нашего прибытия в Гжатск туда отправляли карету, запряженную четверкой белых лошадей, чтобы встретить нас на станции. После того, как карета проезжала по мосту над прудом, из дома было хорошо видно, как мы едем вверх по дороге. После поцелуев и радостных восклицаний нас вели в столовую, где был накрыт стол с угощениями, и с этого момента начиналась жизнь в деревне со всеми ее удовольствиями свободой и покоем.
Мой дед был настоящим воином. Он участвовал в двух больших кампаниях: Турецкой и Крымской, заслужил много медалей и орденов и к тому времени был полным генералом от инфантерии. Он обладал очень твердым характером и как глава семьи ожидал от каждого абсолютного повиновения: жена, дочери и даже мой отец в его присутствии чувствовали себя скованно, я не говорю уже о слугах, которые трепетали при мысли вызвать его неудовольствие. Кот и Ика оставляли свои капризы в его присутствии, но мои отношения с дедом были совершенно иными: я никогда не встречала взрослого человека столь доброго, мягкого и любящего. У него было специальное прозвище для меня. Мое имя Ирина, но дедушка всегда называл меня Ик. Между ним и мною не было никакой напряженности я была «милочкой». Я могла говорить и делать все, что хотела вести себя, как пожелаю. В присутствии дедушки никто не смел сделать мне выговор, все прекрасно понимали, что в этом случае получат его сами.
Дед жил в нижнем этаже большого дома, обычно я могла найти его в кабинете за большим письменным столом. Этот стол представлял для меня особый интерес благодаря множеству занимательных вещей, стоявших на нем. Я уютно устраивалась на коленях деда и начинала трогать предметы, спрашивая: «Что это?» и «Для чего это?», «Можно я потрогаю?» Я знала, что не могу вести себя так ни в кабинете отца, нив комнатах моей тетки или бабушки, но здесь все было позволено, не только позволено, но даже и поощрялось. Я была набалована до последней степени. В любое время дня я могла появиться и начать мои игры с дедом. Я прекрасно знала дорогу через занимаемые им комнаты, и никто не мог остановить меня. А уж раз я была там, никто тем более не мог остановить меня, и я это прекрасно знала. Если другие дети хотели покататься, они устраивали это через меня: «Сбегай к дедушке и скажи ему, что хочешь покататься». Я сразу делала то, о чем меня просили, — бежала через комнаты деда прямо в красный кабинет. Он, как обычно, сидел там, погруженный в расчеты. Он откладывал перо и спрашивал свою «милочку», что она хочет. «Мне бы хотелось покататься», — говорила я, и дедушка сразу нажимал кнопку звонка. Немедленно появлялся его камердинер Александр.
— Скажи там, в конюшне: мне понадобится Енот и коляска. Да поскорее. Кучера не надо, править буду сам, — распоряжался дедушка.
И мы отправлялись.
Я устраивалась рядом с дедом, Кот и Ика сзади, белая лошадь Енот шла быстрой рысью, всё проплывало мимо нас. Чувства деда по отношению ко мне объяснялись очень просто: я была единственной, кто приближался к нему без страха, без малейшего чувства скованности. Я никогда не боялась, что он сделает мне выговор, и это было для него совершенно ново, видимо, нравилось, и он не хотел это потерять. Так между нами сложилось полнейшее понимание, доверие и любовь. Теперь, когда я достигла его лет, я лучше могу понять чувства, которые старый человек испытывает к маленькому ребенку и какая скрытая сила таится в душе маленького человеческого существа, не испорченного соприкосновением с миром. В те короткие промежутки времени, когда мы бывали в обществе друг друга, катаясь или просто разговаривая, мы оба чувствовали полноту нашей любви, а до остального нам не было дела. К обеду дед всегда появлялся в генеральской форме, а потом сидел в своем особом кресле под высокой стоячей лампой. Я взбиралась к нему на колени и наблюдала некоторое время за тем, как он раскладывает пасьянс. Тетя Нина, сидевшая на диване затем же самым столом, помогала ему, когда он попадал в затруднительное положение. Когда пасьянс бывал окончен, я предлагала деду сыграть со мной теми же самыми картами в игру моего собственного изобретения. Это была очень сложная игра, в которой один из королей был моим дедом, а у остальных были свои собственные имена, изобретенные мной. Результат был всегда одним и тем же — я выигрывала.
Помню однажды моя тетя Тун была очень огорчена, услышав мое радостное восклицание: «Дедушка, дедушка, я выиграла, я выиграла снова!» Она сказала довольно строго:
— Почему ты не даешь дедушке выиграть хоть раз? Почему ты должна всегда выигрывать?
Ее тон был суровым, но дед рассмеялся в ответ и всё, как всегда, поставил на место, заметив, что так и должно быть и что он и должен быть проигравшим. Потом обычно нас благословляли на ночь, и, поцеловав каждого из взрослых, мы отправлялись спать в детскую.
Я думаю, как раз в это время, когда мне было четыре года, моя няня уехала на пару дней. Каждый день после обеда меня раздевали и укладывали на час или два до вечернего чая. Я не заметила отсутствия моей няни, пока Тун не пришла и не начала раздевать меня, чтобы уложить в постель. Тут-то и началась буря. Я не хотела, чтобы кто-нибудь дотрагивался до меня, я плакала, кричала, боролась изо всех сил, отталкивала тетю руками, брыкалась ногами, сопротивлялась, как обезумевший маленький зверек. Услышав шум, появилась бабушка, она была шокирована моим ужасным поведением и, увидев, как я толкаю тетю ногами, рассердилась и сказала, что не позволит мне так безобразно вести себя и прямо сейчас пойдет к деду, добавив, что мне за это сильно достанется. Так или иначе, меня удалось успокоить и уложить в постель для обычного сна. Затем, когда настало время вечернего чая, та же тетя пришла и одела меня снова. У нее был добродушный характер, и, казалось, она совершенно забыла о моем ужасном поведении. Внезапно дверь детской отворилась, и вошла бабушка. Ее лицо по-прежнему имело суровое выражение, и было совершенно очевидно, что она не забыла. Она повернулась к тете и сказала:
