Соломон Волков - Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным
Вступление. Говорит Баланчин
Баланчин: Я не люблю ничего описывать словами. Мне легче показать. Нашим танцовщикам я показываю, и они меня довольно хорошо понимают. Конечно, время от времени я могу сказать что-то удачное, что-нибудь, что мне самому нравится. Но если надо продолжать, я чувствуя себя неловко. Я не знаю, как это делается. Мне проще отвечать на вопросы.
Я не люблю говорить о себе и о балете. Но Чайковский — это другое дело: я знаю о нем много такого, чего другие не знают. Мне часто задают вопросы о Чайковском, спрашивают все время: «а как это было? а что все это значит? почему это так?» Каждому объяснить невозможно. И я об этом иногда жалею. Мне хотелось бы записать то, что я знаю о Чайковском.
Конечно, самый лучший способ узнать Чайковского — это слушать его музыку. Но это не так просто, как кажется. Чтобы понять музыку, надо ее хотя бы немного знать. А чтобы ее узнать, надо сначала постараться научиться ее понимать.
О Чайковском написано много книг, но их мало читают. Может быть, причина в том, что эти книги неинтересные. Авторы показывают свою эрудицию и ищут, что у кого Чайковский заимствовал: «эта музыка похожа на Шумана! а эта на что похожа? ага, вот откуда эта мелодия!» Наверное, все это правильно. Но дело совсем не в этом. Чайковский велик не потому, что он у кого-то что-то взял. Великий балетмейстер Мариус Петипа тоже брал отовсюду. Гений берет откуда хочет.
Я не могу в точности объяснить, как сочиняется музыка. Это невозможно. Но мне кажется, я что-то понимаю в том, как Чайковский сочинял. Я смотрю на партитуру и вижу, как он делает определенные вещи. Можно всю жизнь потратить на чтение ученых книг и все-таки упустить в музыке Чайковского самое главное. Чтобы говорить о Чайковском, мало изучить его сочинения. Надо любить и чувствовать его музыку как родную, надо разговаривать с самим Чайковским. Вот в чем разница.
Конечно, лучше всех объясняет музыку Чайковского сам Чайковский. Он писал замечательные статьи о музыке и очень интересные письма. Но с тех пор прошло больше ста лет. И некоторые суждения Чайковского без комментариев не очень понятны. Мира, в котором жил Чайковский, больше не существует. Я еще не очень пожилой человек, но все-таки я помню этот навсегда ушедший мир. Я родился и вырос в старой России. Моими учителями были люди, которые знали Чайковского, разговаривали с ним, пили с ним хорошее вино, хороший коньяк, до которого Чайковский был большой охотник.
Балет — это очень закрытая штука. Балетные очень отделены от других людей. В старой России мы были еще больше отделены, потому что мы были Императорский Балет. Мы и учились отдельно, и жили отдельно. В закрытом мире старое сохраняется лучше. И еще одна важная вещь: в балете уважают традицию. Ее передают через показ и через рассказ. В балете стараются все запомнить. Вот почему у балетных лучше память, чем у других людей.
Я слышал рассказы о Чайковском постоянно. Я слышал их от людей, которые работали с Петипа и Чайковским. Я родился через десять с небольшим лет после смерти Чайковского. Петипа умер, когда мне было четыре года. Но для меня это были живые люди. Кругом о них и говорили как о живых. Поэтому, мне кажется, я могу разъяснить кое-что и в музыке самого Чайковского, и в его рассуждениях о музыке других композиторов, могу прокомментировать мнения Чайковского о религии, политике, русской природе и западных городах. Мой жизненный опыт мне поможет в этом. Надеюсь, что я ничего не придумаю. Но, конечно, не могу гарантировать, что нигде не ошибусь. Мы все ошибаемся. Я не музыковед, не писатель. Я только посредник между Чайковским и теми, кто захочет лучше узнать и понять его музыку.
Чайковский в жизни Баланчина
Баланчин: Нaсцену я в первый раз вышел в балете Чайковского. Это была его «Спящая красавица». Я был еще маленький мальчик тогда. В балете я был Амур — маленький такой Амур. Это была постановка Петипа. Меня посадили на золотую клетку. И вдруг — все открылось! Масса народу, шикарная публика! И Мариинский театр весь в голубом и золоте! И вдруг оркестр заиграл. Я сидел на клетке в неописуемом восторге и наслаждался всем — и музыкой, и театром, и тем, что я на сцене. Благодаря «Спящей красавице» я полюбил балет.
Я узнал все балеты Чайковского и его оперы тоже. Оперы шли в том же императорском Мариинском театре. Мы, воспитанники балетной школы, участвовали в балетных сценах «Евгения Онегина» и «Пиковой дамы».
Я иногда слышу от людей: «Я люблю музыку такого-то композитора». У меня к Чайковскому с детства было другое отношение. Представьте: вы в церкви, и вдруг орган заиграл всеми голосами грандиозную музыку. И вы остановились и рот открыли от изумления. Так я всегда воспринимал Чайковского. Это не просто любовь. Я все время с ним, с Чайковским. Он для меня как отец.
Я был маленький, ничего не понимал в теории музыки. Но мне нравились все сочинения Чайковского.
Когда я смотрел на его портреты — мне нравилось его лицо. Вообще, все в нем, все, что Чайковский в своей жизни ни делал.
Но хоть я был и маленький, но в каких-то вещах я был, видимо, вундеркинд. Люди вокруг меня говорили: «Чайковский? А-а, неплохо, так себе». Я сначала мучился — ну почему, почему они так говорят? А потом подумал: да кто это говорит? Что они сами сделали хорошего? Пусть они говорят, что хотят! Гуси!
Я сам стал разбираться. Сам научился и теории, и гармонии. Играл на рояле, сам немножко сочинял музыку. И понял, какой Чайковский был умный композитор. Это композитор для умных и тонких людей. Это изысканный автор.
Есть такие любители Чайковского, которые ничего в нем не понимают. Помню, уже здесь, в Сан-Франциско, приходили ко мне старые русские. Они говорили, что Чайковского обожают. Но только такого Чайковского, которого можно дома петь: романсы, отрывки из опер. Это для них — настоящий Чайковский, а его симфонии и квартеты — это «не то». Я с такими дилетантами не спорю, это бесполезно. Чтоб музыку знать, надо поучиться немножко. Как иначе музыку узнаешь?
Чайковский — самый великий русский композитор. Но никогда все русские не могли согласиться, что это так. Это не то что Бетховен в Германии, только скажешь «Бетховен» — и все: «А-ах!» В Германии миллион философских книг написан про то, что Бетховена нужно уважать. Правда, и там много лицемерия. Все восхищаются Бетховеном, говорят: «Мы хотим слушать Бетховена, но не сейчас, не сию минуту. Сейчас времени нету».
Людям трудно сделать нужное усилие, чтобы понять Чайковского. Некоторые скрипачи его понимают. Пианистам нравится Первый фортепианный концерт Чайковского. Но отношение такое: сыграли — ну и хорошо, и достаточно. Никто не держится за эту музыку. Правда, некоторые балетные держатся. Они любят Чайковского, и не только балеты, а любят слушать его симфоническую музыку. Я иногда разговариваю с балеринами, совсем еще маленькими девочками, пробую им объяснить: «Чайковский — это гениально! Послушайте, послушайте, какая музыка!»
