Ярослав Ивашкевич - Шопен
Сильная индивидуальность старого Шопена, отличного к тому же педагога, сумевшего держать в руках вверенных его опеке панычей, господствовала в доме. Его изысканные манеры, сдержанность в проявлении чувств, его холодное самообладание особенно резко подчеркивались мягкостью хозяйки дома — матери Фридерика. Миколай ценил в ней эту способность к чувству, может быть даже ощущал, что ему недостает этого, о чем свидетельствуют отрывки из его писем. «Ты ведь знаешь ее чувствительность», — писал он Фридерику о матери.
К сожалению, как мы уже вспоминали, из всей семьи Шопена о ней мы знаем менее всего, а следовало бы знать гораздо больше. Влияние матери на Фридерика должно было быть наиболее сильным и наиболее заметным. Недостаток сведений, которыми мы располагаем, происходит оттого, что ее отличала явная нелюбовь к писанию. Среди писем Миколая Шопена и сестер Фридерика сохранилось всего лишь несколько писем пани Юстыны. О том, что они не пропали, а вовсе не были написаны, свидетельствует то обстоятельство, что Миколай Шопен всегда говорит от ее имени, неоднократно приписывая в конце: «Мама твоя и я сердечно тебя обнимаем».
До недавнего времени мы даже не знали, где и когда она родилась Говорилось только, что была она родственницей Скарбеков. Конечно же, она должна была быть родственницей, если уж Еугениуш и Юстына Скарбеки, ничем, кажется, более и не известные, держали ее над купелью, и даже в честь пани Скарбековой она получила имя, такое сентиментально-старомодное, заимствованное из XVIII века и заставляющее вспомнить Карпинского[16]. Вероятно, она была из обедневшей семьи, раз фамилия ее матери даже и не упоминается. Мы не знаем также, какая роль отводилась ей в доме пани Скарбек в Желязовой Воле, где она, по тем временам уже засидевшаяся в девках панна (двадцать четыре года!), обвенчалась с человеком, на одиннадцать лет ее старше, «с гувернером»-французом, что для дворянки считалось тогда несомненным мезальянсом. При этом уместно вспомнить, что пани Скарбек, в девичестве Фенгер, у которой «в нахлебницах» пребывала панна Юстына, сама была из буржуазной семьи, дочерью торуньского банкира, да вдобавок еще разведенная. Словом, все указывает на то, что это был брак по любви. Свидетельствует о том необыкновенное согласие, отличавшее их совместную жизнь, мягкость и гармония во взаимоотношениях обоих супругов и та сердечность, которая царила у их домашнего очага. Свидетельствует о том также и культ Желязовой Воли, места их первых встреч, и храма в Брохове, где они венчались. Когда выходила замуж Людвика, старшая их дочь, местом свершения обряда они выбрали именно этот храм. Люди, несчастливые в супружеской любви, не стремятся к тому, чтобы дети их входили в жизнь через те же самые, что и они, врата.
Фридерик был очень привязан к матери. Тереза Водзинская в одном письме к нему пишет: «…ты такой хороший сын». Пани Юстына заслужила эту любовь своей добротой и своей отзывчивостью. Как-то сын соседки Шопена, живший в том же, что и они, доме, уже будучи в эмиграции, добрался до Парижа. По просьбе матери Людвика пишет Фридерику, чтобы тот принял его у себя, потому что на чужбине так приятно встретить кого-нибудь из знакомых. Факт этот говорит о великой душевной деликатности пани Шопен, а также и о величайшем ее отвращении к перу, раз уж и в этом случае она не сама пишет сыну, а перепоручает дочери. Из дошедших до нас строчек самой пани Юстыны следует, что была она чрезвычайно религиозна, причем придерживалась старомодных представлений о религии. Кроме того, мы знаем, что она была музыкальна, играла на фортепьяно и прекрасно пела.
Несомненно, одной из самых неотложных задач наших исследователей Шопена должно стать детальнейшее изучение биографии матери нашего композитора, ее характеристика. Несмотря на бури, время от времени проносившиеся над нашей родиной, несмотря на страшные опустошения, которым подвергла последняя война шопеновские материалы, случается, обнаруживают еще бесценные документы, спасшиеся от огня. Достаточно сказать, что такие важнейшие документы, как метрическая запись о крещении пани Юстыны и письмо Миколая к родителям, отыскались уже после минувшей войны — это последнее, правда, во Франции, но ведь и Франция пережила немалые военные передряги, в особенности родные места пана Миколая.
Очень мало знаем мы и о сестрах Шопена. Его с ними связывала сердечная дружба, такие товарищеские отношения, взаимная привязанность и понимание, которые возможны лишь между любящими братьями и сестрами. Что-то схожее с той очаровательной атмосферой, которую сумел воссоздать лишь Толстой. Когда читаешь письма Шопена, его сестер, когда слышишь об их играх, спорах, театральных представлениях, невольно вспоминаешь молодых Ростовых из «Войны и мира», и это несмотря на все несходство нравов, на огромную разницу в сферах: там крупные магнаты-помещики, здесь скромные буржуа. Но та же культура, те же духовные запросы — французское воспитание — и до известной степени та же оторванность от действительности. Есть здесь даже своя Сонечка. Это Зуска, о которой Новачинский насочинял столько неправдоподобных сказок, очернив при этом старика Кольберга.
Зуска, по всей вероятности, была не прислугой, не деревенской девчонкой, а родственницей пани Юстыны, которая взяла ее в дом, чтобы та помогала вести хлопотливое, что и говорить, хозяйство пансионата для панычей. Шопен несколько раз вспоминает ее в своих письмах, но говорит он о ней всякий раз так же, как и о сестрах, чего он ни за что не делал бы, будь Зуска няней, мамкой, воспитательницей или кем-нибудь в этом роде.
Джейн Стирлинг, хорошо разбиравшаяся в семейных взаимоотношениях Шопенов, в письмах к Людвике называет Зуску «tante Suzanne» и, по-видимому, считает ее полноправным членом семьи, раз уж возлагает от ее имени венок на могилу Фридерика, точно так же, как она это сделала и от имени всех остальных.
Шопену незачем было учиться у Зуски деревенским песням. Ему для этого было достаточно Желязовой Воли. Шафарнии, Пенчиц, да, наконец, и сама пани Юстына, сидя за фортепьяно, наверняка пела не только деревенские песни, но и слободские и городские, варшавские, сентиментальные или патриотические, которые оказали на творчество Фрыцека [лакуна — отсутствуют страницы 20–21] учиться «на артиста» еще в течение трех лет. Это «так ушки видно» — выражение превосходное, достойное Фредры.
Эта очень интересная женщина, наперсница Шопена, с гордостью сообщает брату, что приписку в письме к родителям, предназначенную только для нее, она, не обращая внимания на родительский гнев, тотчас же замазала. А в другом, плохо сохранившемся письме она пишет: «Если будет у тебя охота излить душу, вложи для меня отдельный листок […]; строя догадки, не все умеют напасть на одну и ту же мысль, лучше будет, коли я буду знать одну правду…»
