Джузеппе Гарибальди - Джузеппе Гарибальди. Мемуары
Вместе со мной в побеге участвовали Чезаре Пароди, Раффаэле Деандреис; остальных я не помню.
Здесь мне следовало бы рассказать о молодежи Ниццы, — находчивой, сильной, смелой, — которая могла бы прекрасно послужить на гражданском и военном поприще. К сожалению, ее увлекли на ошибочный путь сначала духовенство, а потом разврат, насаждавшийся иноземцами, которые превратили эту прекраснейшую «Чимеле деи романи»[13] в космополитический рассадник всякого порока.
Глава 3
Мои первые путешествия
Юности, жаждущей броситься в неведомые приключения, все рисуется в радужном свете. Как прекрасна была ты, «Костанца»[14], на которой мне суждено было впервые бороздить Средиземное, а затем Черное море! Твои крепкие борта, стройный рангоут, просторная палуба и женский бюст на носу навсегда врезались в мою память. Как грациозно гребли твои санремские моряки — истинный тип наших отважных лигурийцев![15] С каким восторгом я бросался на мостик, чтобы услышать их народные песни, их гармонические хоры. Они пели о любви, и я был тогда восхищен, растроган по ничтожному поводу. О, если бы они пели мне о родине, об Италии, о ее невыносимых страданиях! Внушил ли кто-нибудь им, что нужно быть патриотами, итальянцами, борцами за человеческое достоинство? Сказал ли кто-нибудь нам, юношам, что у нас есть родина, Италия, за свободу и возрождение которой нужно бороться? Это сделали, может быть, священники, наши единственные учителя? Нет, мы росли как торговцы, будучи убеждены, что золото — это единственная награда, единственная цель жизни.
И вот, опечаленная мать собирала мне вещи для плавания в Одессу на бригантине «Костанца», которой командовал Анджело Пезанте из Сан-Ремо — лучший морской капитан, которого мне приходилось встречать.
Если бы наш военный флот увеличился должным образом, капитану Анджело Пезанте[16] следовало бы поручить командование одним из первых военных судов, и вряд ли нашелся бы командир лучше его. Пезанте не приходилось командовать военным флотом, но я убежден, что на любом судне — от барки до боевого корабля — он сделал бы все необходимое, чтобы отстоять честь Италии.
Здесь я должен сказать, что в случае войны на море нашей стране следует положиться на свой торговый флот: он воспитывает не только мужественных моряков, но и доблестных офицеров, способных выполнить свой долг в сражениях.
Свое первое плавание я совершил в Одессу. Такие плавания стали настолько обычными, что нет надобности описывать их. Второе плавание я совершил в Рим вместе с моим отцом на борту его собственной тартаны «Санта Репарата».
Рим! Он представлялся мне столицей мира, а ныне — это столица самой отвратительной из сект![17]
Столица мира — о ней напоминают громадные, прекрасные руины — остатки великого прошлого! Город, бывший когда-то пристанищем секты последователей Праведника, который разорвал узы рабства, утвердил и облагородил человеческое равенство. Его благословляли бесчисленные поколения, устами священников, апостолов народного права; ныне же они превратились в выродков, в трутней, в подлинный бич Италии, которую они продавали иноземцам бесчисленное количество раз!
Нет, тот Рим, рисовавшийся моему юношескому воображению, был Римом будущего[18], который я, заброшенный в дебри американских лесов, умиравший, терпевший кораблекрушение, уже отчаялся когда-нибудь увидеть!
Рим, с которым связана идея возрождения великого народа! Идея, на которую меня вдохновили прошлое и настоящее и которая стала главкой идеей всей моей жизни.
С того времени Рим стал для меня дороже всего на свете. Я восхищался им со всем пылом моей души — и не только его гордыми бастионами, свидетельством многовекового величия, но и последними его развалинами.
Мое сердце таило в себе ценнейший клад — мою любовь к Риму. Я давал ей выход лишь тогда, когда мог горячо восхвалять предмет моего поклонения. Изгнание и дальность расстояния не ослабили моей любви к Риму, но, напротив, укрепили ее. Часто, очень часто меня делала счастливым мысль о возможности увидеть его еще раз.
Наконец, Рим для меня — это вся Италия, а я представляю себе Италию не иначе, как в виде единого целого или союза, объединяющего ее разрозненные части. Рим — это символ единой Италии, в какой бы форме ни хотели видеть ее.
И самое преступное деяние папства состояло в том, что оно стремилось удержать Италию в состоянии территориальной и духовной разобщенности[19].
Глава 4
Другие плавания
Я совершил с отцом еще несколько плаваний, а затем отправился с капитаном Джузеппе Джервино в Кальяри на бригантине «Энеа». Во время этого плавания я был свидетелем ужасного кораблекрушения, которое оставило неизгладимый след в моей памяти.
Возвращаясь из Кальяри, мы достигли мыса Ноли, где оказались и другие суда, в том числе каталонская фелюга.
В течение нескольких дней дул грозный Ливийский ветер, и на море разыгрался шторм; ветер стал таким яростным, что принудил нас пристать в Вадо, ибо в такую бурю было опасно заходить в генуэзский порт.
Сначала фелюга превосходно держалась на воде, так что наши более опытные моряки говорили даже, что они предпочли бы находиться на ее борту. Но очень скоро нашему взору представилось печальнейшее зрелище гибели несчастных людей. Огромный вал опрокинул их судно, и мы успели заметить на его вздыбившейся палубе лишь нескольких людей с простертыми к нам руками; через мгновение они исчезли под вторым, еще более громадным валом.
Катастрофа произошла справа от кормы нашего корабля, поэтому мы были не в состоянии оказать помощь несчастным. Барки, которые шли вслед за нами, также не могли приблизиться к тонувшим из-за ураганного ветра и высоких волн.
Как мы потом узнали, страшная гибель постигла девять человек из одного семейства. При этом трагическом зрелище у самых впечатлительных на глаза навернулись слезы, но мысль о грозившей нам самим опасности скоро осушила их.
Из Вадо мы направились в Геную, а оттуда — в Ниццу. Затем я начал плавать в Левант[20] и другие страны на судах компании Джоан.
Я побывал в Гибралтаре и на Канарских островах, плавая на корабле «Коромандель», принадлежавшем синьору Джакомо Галлеано, под началом его племянника капитана Джузеппе, носившего ту же фамилию; я вспоминаю о нем с благодарностью.
Потом я снова вернулся к плаваниям в Левант. Во время одного из них на бригантине «Кортезе», капитаном которой был Карло Семериа, я заболел и остался в Константинополе. Судно ушло, а моя болезнь неожиданно затянулась, и я оказался в стесненном материальном положении. Как бы ни были плохи обстоятельства, какая бы опасность ни грозила мне, я никогда не терял присутствия духа. Мне посчастливилось встретить благожелательных людей, принявших участие в моей судьбе. Среди них я никогда не забуду синьору Луизу Совего, родом из Ниццы. Она принадлежала к числу тех женщин, которые заставляли меня не раз утверждать, что женщина — самое совершенное создание, что бы о ней ни думали мужчины.
